Тимур. Тамерлан
Шрифт:
Подойдя к великому эмиру, главный посол сложил перед собой руки, ладонь к ладони, и очень коротко поклонился. Остальные последовали его примеру, правда, поклонились чуть ниже.
— Желаю здоровья и долголетия эмиру Тамерлану, — произнёс посол на ломаном чагатайском наречии. — Моё имя Ли Гаоци, я — князь Суйхуцидзи и посланник солнцеподобного императора Китайской империи Мин, Чжай Цзиканя. Мой государь послал меня сюда, чтобы я узнал, как поживает эмир Тамерлан, и взял с Тамерлана причитающуюся дань за пять лет, которую великий эмир не выплачивал по неизвестной причине.
— Приветствую тебя, посол Ли Гаоци, — отвечал Тамерлан смиренным тоном. — Я весьма тронут заботой и вниманием со стороны хана Чай
106
Ханбалык — так в Средней Азии называли Пекин.
— Если я правильно понимаю, — изумился посол, — эмир собирается отправиться в путешествие и приехать в гости к императору Чжай Цзиканю?
— Именно так, — кивнул Тамерлан. — Я возьму с собой все сто моих туменов и отправлюсь в далёкий путь. На старости лет я хочу наконец увидеть вашу страну. Говорят, она сказочно красива.
— Это надобно обсудить подробнее, — сказал Ли Гаоци, недоумевая, правильно ли до него доходит смысл сказанного великим эмиром, шутит ли он или действительно собирается сам везти дань Чжай Цзиканю. — Такое путешествие — не шутка.
— Какие уж тут шутки, — прокряхтел старый завоеватель. — Вот сейчас сядем все вместе за дастархан и обсудим как следует. Джильберге, веди послов Чай Цикана к дастархану.
Ли Гаоци и его свита чинно проследовали за Шильтбергером туда же, куда недавно увели послов короля Энрике. Тамерлан принял ещё одного посла, приехавшего из Багдада, и затем приказал нести и его туда, на холм, под карагачи, за широкий дастархан.
Когда сам Тамерлан поудобнее устроился во главе дастархана, он внимательно оглядел сидящих. О левую руку его сидели знатные военачальники, с коими великий эмир выиграл не одно сражение, визири и советники. О правую руку ближе всех сидели двое мавлоно, поэт Ахмад Кермани, мирза Искендер Уруси, глава китайского посольства Ли Гаоци, дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, багдадский гость, сын Тохтамыша, далее — все остальные послы и гости.
Тамерлан поднёс к лицу своему левую ладонь и стал молиться. Все присутствующие мусульмане последовали его примеру, послы из Испании и Китая не шевелились. Вдруг Тамерлан прервал молитву и громко произнёс векилю Мусе-Ерендеку:
— Мои гости неправильно сидят. Не по чину.
— Мне кажется… вы сами просили их так рассадить, — испуганно забормотал векиль.
— Да, сам, — согласился Тамерлан, — но теперь вижу свою грубую ошибку. Подними китайского болвана и усади его ниже послов моего сына, эмира Энрике. А остальных китайцев и вовсе гони в шею. Нечего им тут делать, им и так весело живётся в Баги-Чинаране.
Векиль передал приказание великого эмира слугам, те бросились выполнять, подбежали к Ли Гаоци, весьма бесцеремонно подняли его под мышки и потащили на другое место. Его усадили справа от дона Гомеса де Саласара, а остальных китайцев грубо прогнали прочь.
— Я ничего не понимаю! — возмущался Ли Гаоци. — Что происходит? Со мной нельзя так обращаться!
— Только так с тобой и надо обращаться! — грозно прорычал Тамерлан, вдруг сбросив с лица маску учтивости. — Ты послан разбойником и нечестивцем, который хочет жить плодами трудов моих. Он вор и враг мне, а ты — его посланник. Значит, ты тоже разбойник и вор. Сейчас ты сидишь за лучшим дастарханом в мире, но это не значит, что через минуту ты не будешь болтаться в петле, как паршивая собака. Поэтому сиди и будь счастлив, если сегодня останешься жив.
Ли Гаоци, смертельно побледнев, задрожал нижней губой и мгновенно остудил свой пыл. Голова его поникла, он слепо смотрел прямо перед собой, и в мозгу его шевелилась одна-единственная мысль: «Ничего не понимаю! Или я сошёл с ума, или сошёл с ума этот зарвавшийся князёк».
Тем временем начинался пир. Бесчисленные слуги тащили на больших выделанных и позолоченных кожах жареные, варёные, копчёные, солёные и вяленые яства — баранину и конину, приготовленную самыми разнообразными способами. Кравчие, одетые в кожаные передники и нарукавники, тотчас разделывали мясо, почки, головы и внутренности большими, остро отточенными ножами, клали их на золотые и серебряные блюда, которые слуги быстро разносили гостям. Вскоре на дастархане стало тесно от блюд, но искушённые в этом деле слуги находили всё же, куда поставить ещё миски с соусами, куда положить тонкие, вчетверо сложенные лепёшки, куда втиснуть кувшин с подслащённым кумысом или свежим виноградным соком. Вина в этот день по приказу Тамерлана не подавали.
После того как великий эмир проучил чванливого китайского посла, настроение у него стало отменное. Он с аппетитом обедал, чего нельзя сказать о Ли Гаоци, который еле притрагивался к блюдам, а сидящий подле него дон Гомес испытывал сильное неудовольствие по поводу едкого запаха пота, исходившего от китайца, — Ли Гаоци потел от навалившегося страха.
Когда началась смена блюд и слуги принялись подавать плов, манты, бешбармак и лагман, Тамерлан, опуская щепоть в миску с золотисто-зелёным, приготовленным по-вавилонски пловом, объявил:
— Когда я навещу моего недруга, хана Тангуса, а потом моего сына, эмира Энрике, я повторю то, что проделал сегодня за этим дастарханом, а именно — пересажу франков и китайцев.
— Интересно узнать, как ты собираешься это сделать, хазрет? — спросил Ахмад Кермани.
— Проще простого, — отвечал Тамерлан. — Поскольку они уже будут мои подданные и станут слушаться всех моих приказов, я повелю китайцам переселиться на остров франков, а франкам — в Китай. Только представь себе эту картину: из Китая движется нескончаемый поток китайцев, а навстречу им длинная вереница франков.
— Да, но ведь китайцев, говорят, очень много, гораздо больше, чем франков, — заметил мавлоно Абдулла Лисон. — Вряд ли они поместятся во владениях эмира Энрике.
— Поместятся, — уверенно сказал Тамерлан. — Ведь я же перебью половину.
Когда стали подавать дыни, орехи, виноград, изюм, персики и другие фрукты и сладости, великий эмир позвал к себе минбаши Джильберге и сказал ему:
— Сейчас ты повезёшь китайцев назад в Баги-Чинаран, и пусть им закатят самый лучший пир, а когда они хорошенечко опьянеют, пусть добавят им в пойло какого-нибудь зелья, чтобы они уснули. А завтра они должны проснуться в зиндане. Все кроме Ли Гаоци. Этого надутого индюка запереть где-нибудь в Баги-Чинаране и держать под замком. Я ещё не придумал, как с ним поступить. Ничего не прибирать в Баги-Чинаране до моего приезда. Я намерен прибыть туда завтра после зухра [107] , хочу поглядеть, во что могут превратить место попойки четыреста пьяных китаёзов.
107
Зухр — полуденный намаз, считается первым, послеполуденный (аср) — вторым и т. д., а утренний (субх) — последним, пятым.