Тиран
Шрифт:
Этот суровый, высокомерный аристократ, закаленный перипетиями жизни, полной приключений, пришел в немалое смятение. Арета не посмела броситься ему навстречу. Так как с детства она привыкла почитать отца, то лишь решилась сделать несколько неуверенных шагов в его сторону, не отваживаясь взглянуть ему в глаза. Для нее он всегда был скорее кумиром, божеством, чем отцом, и необычная ситуация, в какой она оказалась, внезапная, пугающая близость породили в ней головокружительное чувство паники, сердце ее билось так, что перехватывало дыхание. Наконец оправившись от изумления, отец встал и бросился к ней. Растроганный, он долго сжимал дочь в своих объятиях. Тогда и она расслабилась; все ее напряжение словно растворилось в слезах, она обвила руками шею отца и замерла, боясь, что любое ее неловкое движение будет истолковано как попытка высвободиться из объятий, о которых она столь долго мечтала.
Их вернул к реальности голос Дионисия:
— Гегемон…
Казалось, Гермократ только тогда заметил его: взглянул вопросительно, не будучи в силах объяснить себе, каким образом этот юный воин смог вернуть ему дочь, которую, как ему казалось, он потерял навсегда.
— Отец, — нерешительно начала Арета, — ему я обязана жизнью. Он нашел меня у дороги, измученную, почти без чувств, подобрал меня, помогал, защищал…
Гермократ пристально посмотрел в глаза стоявшего перед ним молодого человека, и взгляд его внезапно омрачился и помутнел.
— И уважал, — решительно закончила Арета.
Гермократ выпустил ее из своих объятий и подошел к Дионисию.
— Благодарю тебя за то, что ты сделал. Скажи, как я могу наградить тебя.
— Я уже получил свою награду, гегемон: встреча с твоей дочерью стала для меня самым большим счастьем в жизни. Мне выпала честь разговаривать с ней, слушать ее слова — и они меня глубочайшим образом изменили…
— Все хорошо, что хорошо кончается, — перебил его Гермократ. — Я очень признателен тебе, юноша, ты даже не представляешь насколько. После падения Селинунта мне никак не удавалось получить каких-либо сведений о своей дочери, и меня мучили самые что ни на есть тревожные мысли. Я пребывал в неведении относительно ее судьбы — и это причиняло мне больше боли, чем если бы я узнал, что она мертва. Мысль о том, что ее взяли в плен, сделали рабыней и увезли неизвестно куда, обрекая на бесчестье и насилие, ни днем ни ночью не давала мне покоя. Нет на свете такой пытки, какая могла бы сравниться с муками отца, беспокоящегося о судьбе дочери. Принадлежавшие мне собственность и богатства конфисковали, но кое-что у меня еще осталось, позволь мне вознаградить тебя.
— То, о чем я собираюсь попросить тебя, не имеет цены, гегемон, — заявил Дионисий твердо, заглянув прямо в глаза собеседнику, — ведь речь идет о дочери, только что возвращенной мною тебе.
— Что ты такое говоришь… — начал Гермократ.
— Я люблю его, отец, — вмешалась в беседу Арета. — С того самого момента, как я увидела его, понимаешь? И с тех пор я только и мечтаю о том, чтобы стать его женой и прожить с ним все дни, какие богам будет угодно подарить мне.
Гермократ замер в молчании, пораженный столь мощным проявлением эмоций.
— Знаю, у меня низкий статус, — продолжил Дионисий, — и мне не подобает даже смотреть на нее, но любовь, которую я к ней испытываю, придает мне смелости. Я сумею стать достойным ее, и тебя тоже, гегемон. Ты не раскаешься в том, что доверил мне это сокровище. Я прошу у тебя ее не потому, что просто хочу обзавестись семьей и потомством или же чтобы вступить в родственную связь с одним из самых славных домов моего города и не в качестве вознаграждения за то, что вернул тебе твою дочь. Я прошу у тебя ее, потому что без нее мое существование будет лишено какого-либо смысла, я хочу любить ее и защищать от всех угроз и опасностей, даже ценой собственной жизни.
Гермократ молча, с многозначительным видом кивнул, и Арета, поняв, что он согласен, крепко обняла его и шепнула на ухо:
— Спасибо, отец, спасибо… Я так счастлива — ведь со мной те единственные люди на свете, кого я люблю.
Свадебное торжество справили на следующий день, и поскольку у Ареты не нашлось подруг, обычно провожающих невесту в дом новобрачного, а у того не было в Мессине никакого дома, то самые благородные семьи не только предложили Дионисию жилище, но и наказали своим дочерям-девственницам отвести молодую супругу к брачному ложу и распустить пояс ее платья. Арета вспоминала об огнях Акраганта и об одинокой песни поэта на акрополе. По дороге к дому, где ждал ее Дионисий, похожий на ее отца герой ее детских грех. Его образ возникал в ее воображении, когда она слушала чудесные сказки, сидя на коленях у матери.
Шествие получилось пышным, мальчишки на улице кричали и галдели, дети пели традиционную песенку, с пожеланием паре потомства обоего пола.
Вот залетела ласточка, За ней вдогонку шустрая синица, У первой, видно, мальчик будет, У второй — девица.
Грациозные создания, сопровождавшие новобрачную, усыпали ей путь лепестками диких роз. Они были прекрасны в праздничных пеплосах [15] , но никто из них не мог сравниться в красоте с невестой. Счастье делало ее еще более пленительной. Она хотела позабыть обо всех тревогах и думать лишь о молодом суженом, ожидавшем ее в скромном жилище у подножия холма.
15
В Древней Греции женская верхняя одежда из легкой ткани в складках, без рукавов, надеваемая поверх туники.
Когда процессия подошла к дому, солнце уже садилось за горы. Дионисий встретил ее на пороге: на нем был длинный, до пят, белый хитон изысканного покроя с вышивкой в виде серебряных пальмовых листьев. Наверняка эту одежду одолжил ему какой-нибудь состоятельный друг. Рядом стоял жрец: ему предстояло соединить их руки священной лентой и благословить супругу.
Девушки, сопровождавшие Арету в спальню, несли факелы, зажженные от лампы в атриуме, и при этом пели свадебный гимн. Они распустили невесте волосы, причесали ее, потом развязали пояс ее платья, раздели ее и уложили в постель, под простыню из белоснежного льна.
Потом, пересмеиваясь, они сбежали вниз по лестнице. Когда все стихло и замерло, Дионисий поднялся наверх и подошел к двери спальни. С улицы доносилось сладкоголосое песнопение, все проникнутое любовной страстью. Там, внизу, нанятый им мессинский певец под звуки флейты и струнного инструмента, рассказывал для его молодой жены волнующую историю любви бедного юноши к принцессе, виденную им лишь раз, когда ее проносили мимо в паланкине.
Дионисий осторожно приоткрыл дверь и с удивлением обнаружил, что постель пуста. Обеспокоенный, он вошел в комнату. Там тоже никого не оказалось, и сердце оборвалось у него в груди. Он попытался успокоиться, закрыл за собой дверь и обернулся. Арета спряталась за створкой и теперь стояла прямо перед ним, гордая своей наготой, прислонившись к стене, и смотрела на него с насмешливой, лукавой улыбкой.
Дионисий, укоризненно покачивая головой, подошел к ней.
— Ты ведь знаешь, что новобрачная должна робко и трепетно грезить о чем-то возвышенном под одеялом? Тебе кажется, сейчас подходящий момент для подобных выходок?
Арета состроила гримаску.
— Ты все еще думаешь, что я слишком худая?
— Я думаю, что ты очень красива, — ответил Дионисий, — я сильно ошибался, руководствуясь лишь поверхностным впечатлением.
Он погладил ее по щеке, а она осторожно поцеловала его руку, едва коснувшись ее полуоткрытыми устами. Он провел другой рукой по ее белоснежной груди и по животу. Арета закрыла глаза, и он почувствовал, как кожа ее трепещет под его пальцами.