Тиран
Шрифт:
Так же внезапно, как склонилась, Страянка выпрямилась, взяла из сумки на поясе горсть семян и разбросала у камня.
Киний тоже встал — с большим трудом. У него затекла нога. Но сознание было ясным, часть его еще оставалась высоко в небе.
— Ты Бакка, — сказала Страянка. — Тебе снятся вещие сны?
Киний потер лицо, чтобы мысли прояснились. Во рту было липко, словно он жевал смолу.
— Я вижу сны, — ответил он по-гречески.
Она провела рукой по его лицу.
— Мне приходится сидеть… — она помолчала в поисках слов, — в дымном шатре, даже
Он все еще был под влиянием сна. Она взяла его за руку и свела с холма.
На полпути вниз он начал приходить в себя.
— Мой меч!
Она улыбнулась, воспользовалась тем, что стояла на холме выше, наклонилась к нему, глаза к глазам, и поцеловала.
Поцелуй вышел долгий; Киний обнаружил, что его рука совершенно естественно легла на ее правую грудь. Страянка укусила его за язык и со смехом сделала шаг назад.
— Меч у тебя здесь, — сказала она, хлопнув его по промежности. Потом смягчилась. — На рассвете приходи за своим мечом. Дела Бакки, да?
Киний неуверенно спросил:
— Ты вложишь в мой меч силу твоего отца?
Она немного подумала, глядя на него, как мать глядит на ребенка, задавшего трудный вопрос или такой, ответ на который может причинить вред.
— Ты женишься на мне? — спросила она.
У Киния перехватило дыхание. Однако ответил он без колебаний:
— Да.
Она кивнула, словно другого ответа не ожидала.
— Значит, мы едем вместе, да? И, может быть, — тут она бросила на него взгляд, каким смотрит жрица во время обряда; этот взгляд пронизал Киния до костей, — может быть, вместе будем править?
Киний отступил на шаг.
— Правит царь.
Страянка пожала плечами.
— Цари умирают.
Киний подумал: «Ты ставишь не на ту лошадь, любимая. Умереть суждено мне». Он протянул к ней руки, и она вошла в их кольцо. А когда головой прижалась к его плечу, он сказал:
— Страянка, я…
Она ладонью закрыла ему рот.
— Шшш, — сказала она. — Ничего не говори. Духи ходят. Ничего не говори.
Киний снова обнял ее — почти целомудренно, и она стояла, прижавшись головой к его плечу, стояла долго, а потом они пошли вниз по холму. На краю короткой травы они не сговариваясь пошли в разные стороны, она в свой стан, он — в лагерь, но они все еще держались за руки и едва не повернули назад.
Потом рассмеялись и разошлись.
Она пришла к нему утром в одеянии из белой кожи, украшенном золотыми пластинками и расшитом золотом, в высоком золотом головном уборе. С ней пришли царь, и Матракс, и двадцать других вождей и воинов. Киний знаком попросил Левкона и Никомеда сопровождать его, и вся группа повторила путь, в предрассветных сумерках поднявшись к углублению на вершине. Все саки, даже царь, запели.
Первые лучи солнца, как пламя, поднимающееся над первым костром, лизнули край мира. Солнце осветило голову Горгоны — голову Медеи, голову Страянки — на рукояти махайры, так что рукоять словно впивала свет восходящего солнца, и огненная линия поползла по лезвию, все быстрее. Спустя несколько мгновений меч словно передал солнечный свет в камень.
Все саки закричали, Страянка взялась за рукоять меча и пропела высокую чистую ноту, а другой рукой сделала знак Кинию. Киний взялся за рукоять правой рукой, и на мгновение меч словно потянул его к себе.
Страянка отняла руку, а рука Киния взвилась вверх, потянув за собой из камня меч.
Киний был так увлечен этим обрядом, что несколько мгновений ожидал чего-то — быть может, выплеска энергии, слов божества.
Но тут он заметил взгляд царя — полный нескрываемой ревности и зависти. Когда их взгляды встретились, царь уступил.
Матракс хлопнул Киния по спине.
— Хороший меч, — сказал он.
И все пошли вниз с холма.
— Что это было? — спросил Никомед. — Отличная игра со светом.
Киний пожал плечами.
— Здесь могила отца Страянки, — негромко сказал он. Никомед с Левконом кивнули.
Когда дошли до короткой травы и Матракс начал выкрикивать приказы, Киний взял царя за локоть.
— Я видел эту могилу во сне, — сказал он.
Царь отстранился.
— Так и должно быть, — сказал он немного погодя.
— Я видел войско Зоприона — лагерь, в образцовом порядке. Примерно в двухстах стадиях к югу отсюда. Может, больше.
Сатракс потер лицо и скривился.
— Он быстро продвигается.
Киний спросил:
— Можно ли верить этому сну?
Он вспомнил подробности: стреноженные лошади, конные дозоры, круги костров. Но все это может подсказать рассудок.
Царь посмотрел на Киния.
— Кам Бакка ничего не видит — она закрыла свой разум для видений, потому что они показывают только ее смерть. Поэтому я должен опираться на твой сон. Как на любой сон. Я пошлю лазутчиков. И тогда мы узнаем.
— Если правдивый сон… — сказал Киний, и его голос дрогнул. Ему хотелось, чтобы сон оказался ложным. Хотелось, чтобы лазутчики обнаружили лагерь Зоприона еще на двести стадиев западнее, ведь это означало бы, что его сон — ложь, что эти варвары, как он их ни любит, суеверны, как всякие варвары, и он не обречен через несколько коротких недель погибнуть при переправе через реку. Он набрал в грудь воздуха и выдохнул. — Если сон истинный, пора потревожить войско Зоприона.
Подошел один из спутников царя с чашкой травяного настоя, и царь охотно взял ее.
— Наши копыта жестки. Лошади отдохнули. — Он кивнул. — Если лазутчики подтвердят истинность твоего сна, тогда да. Начнем.
Царь отправил в разведку двадцать всадников, одним из них был Ателий. Три дня спустя — войско было на расстоянии утреннего перехода от лагеря на Большой Излучине — лазутчики вернулись. Царь созвал вождей и военачальников.
Сон оказался правдивым.
Грекам Ателий сказал:
— Войско Зоприона не так велико, как говорили. Много, много, много рук людей и не так много лошадей. — Ателий улыбнулся своей ужасной улыбкой. — Послал гетов — ни один гет не вернулся. Хоп!