Тираны. Страх
Шрифт:
Укрывшись в тот день в воробьевском дворце, на крутом берегу Москвы-реки, Иван с ужасом взирал на огромное зарево. Не было дня тогда над Москвой — скрылось небо под тучами, черная сажа легла повсюду. Не было и ночи — так было светло от пожара. Лишь к утру, пожрав все, что мог, огонь утих.
Адашев Алешка, постельничий, уже разведал для государя новости. Народу сгорело много сот, не одна тысяча даже. Москвы нет, казны нет, продовольственных и оружейных складов тоже нет.
— Что митрополит Макарий, жив ли?
— Жив, но слаб. Спускали его с городской стены на веревке. Оборвалась веревка, сильно расшибся митрополит. Свезли в Новоспасскую обитель.
Иван размышлял недолго.
— К нему поеду. Благословение возьму, чтоб Кремль с Москвой из пепла поднять, отстроить заново.
Адашев приоткрыл дверь из покоев и передал приказ царя — готовить коней.
***
С собой Иван взял лишь немногих— Адашева, воеводу князя Воротынского и его отряд, да нескольких бояр из тех, кому доверял.
Мчались во весь опор вдоль Москвы-реки, глядя на задымленный противоположный берег. Едкий дым застилал все вокруг, саднил горло, выворачивал грудь. Едва пробивалось солнце, окрестные деревья выступали из серой пелены, словно гигантские тени погибших погорельцев, тянули руки-ветви, покачивали макушками-головами.
По наплавному мосту перебрались через реку. Рысью поскакали к Крутицкому холму. Вскоре уже перед ними забелели монастырские стены, выплыла из дымной завесы круглая толстая башня.
Воротынский соскочил с коня, подбежал к воротам. Их уже отворяли монахи — государя тут ожидали с утра. Воевода подналег на тяжелую створу, поторапливая чернецов.
— Живей, живей!
Оставив свиту и коней на монастырском дворе, Иван поспешил за сухощавым игуменом по узким лестницам и низким переходам в келью, куда принесли ночью занемогшего митрополита.
Игумен остановился возле двери, отворил ее и отступил, пропуская царя.
Иван шагнул в келью, рассчитывая увидеть Макария и кого-нибудь из монахов-лекарей, да пару послушников на подхвате, и замер, удивленный.
Вместо лекарей возле ложа Макария царь обнаружил своего духовника — благовещенского протопопа Федора Бармина, а за его спиной бояр Федора Скопина-Шуйского и Ивана Челяднина. Склонились гости митрополита, расступились. Иван подошел к ложу. Макарий был в сознании, хотя и бледен до крайности.
— Государь… — прошелестел митрополит бескровными губами. — Беда, государь!..
— Знаю, — угрюмо ответил Иван. — Затем и прибыл. Благослови на отстройку заново.
— Благословление получишь, государь. Но быть беде за бедой, покуда не изведешь причину. Иль не видишь, как часто Москва гореть стала?
— Что за причина?! — крикнул царь, позабыв, что стоит возле
Митрополит прерывисто вздохнул. Слабо повернул голову к стоявшему сбоку протопопу.
Царский духовник оглянулся на бояр. Те насупились и угрюмо выставили бороды. Через миг заговорили все трое, перебивая друг друга:
— Не случайно Москва сгорела-то!
— Чародейством и злоумыслием пожар сделан был!
— Свидетелей множество…
— А колдовство было самое что ни на есть богомерзкое!
— Человечину разрезали, вынимали сердца из тел…
— Вымачивали сердца в околдованной воде…
— А потом, с бесовскими заговорами, окропляли этой водой углы домов да стены городские…
— Оттого и пожар случился!
— Точно в тех местах загорелось, где колдунов видели — кого в человеческом облике, а кого и птицей!
Оторопев, царь перекрестился, шагнул ближе к ложу Макария. Взял его слабую руку, сжал.
— Правду ли говорят? — спросил Иван, пытаясь заглянуть в глаза старика. — Чей умысел?
Митрополит тяжело дышал, на бледном лбу проступили капли пота. Глаза он утомленно прикрыл.
— Государь, народ неспокоен… — едва слышно прошептал Макарий. — Глинские виной пожару.
— Анна с сыновьями ворожила! — поддакнули бояре. — Свидетелей тому много!
Протопоп Бармин вздохнул и принялся креститься:
— Тяжкий грех! Столько душ безвинных в огне погибель нашло!
Скопин-Шуйский, сокрушенно качая головой, напоказ рассуждал вслух:
— Как бы не вышло чего… Народ в отчаянье великом. Многим уже и терять нечего, кроме жизней. Да и жизнями такими дорожить не станут…
Иван выпустил руку митрополита. Молча шагнул к двери и уже от нее обернулся. Лицо его исказилось гневом.
— Народ, говорите? С каких же это пор вы о народе беспокоиться стали? С колдовством я разберусь. Москву отстрою. Ваше дело — не встревать! Глинских трогать не сметь!
Хлопнув дверью, царь оставил собравшихся в тягостном молчании.
Первым нарушил его князь Скопин-Шуйский.
— Ну, смотри, государь, — задумчиво произнес он, по обыкновению, будто размышляя вслух. — Как бы ты не запоздал с разбирательством.
— Господи, спаси! — испуганно перекрестился Бармин. — Господи, помоги!
Бросив взгляд на холеную руку протопопа, боярин Иван Челяднин усмехнулся:
— Ты проси Господа, а мы обратимся за земной помощью. В народ пойдем!
Макарий закашлялся на своем ложе. Приподнял руку, призывая.
— Царя не трогайте, — умоляюще взглянул митрополит на бояр и протопопа. — Юнец совсем еще государь. У Глинских ищите. Не мог Василий утаить от них, где свои вещицы хранит…
Макарий снова принялся кашлять и хрипеть. Собравшиеся терпеливо ждали.