Тишина, да и только…

Стояла ночь. И эта ночь была совсем не такой, как её предшественницы. Отличала её вовсе не беспроглядная, леденящая душу темень или порывистая, сбивающая с ног непогода. Эта ночь потрясала своей тишиной. Настолько тихо в глубинах городских кварталов не было ещё никогда. Даже самые

изобилующие, самые длинносложенные слова неспособны предельно живо и достаточно полно передать нависшее состояние угнетающей кромешно-звенящей тишины. Весьма отдалённо подойдёт разве что словоблудство типа «тихая до невыносимости, до невозможности вытерпеть образовавшийся слуховой вакуум без того, чтобы не сойти с ума или хотя бы просто не впасть в отчаяние» или «тихая настолько, что всегда сопровождавшие нас, но никогда ранее неслышимые звуки внезапно вырвались наружу резкими переливистыми шумами, бьющими молотками и кувалдами по настороженному тонкому слуху». И вот уже обычные вдох и выдох перестали быть закономерными физическими процессами, подтверждающими наличие жизни в теле человека. Вместо этого каждый вдох был подобен завыванию набирающего силу вихря, а выдох – выстрелу выхлопной трубы некого ржавого машиноподобного куска металла.

Никита был одним из тех поистине невезучих людей, которым довелось в одиночку штурмовать этой плохо поддающейся описанию ночью улицы затаившегося в тишине города. Он был молодым современным человеком, без всякого рода предрассудков и нелепых страхов, ставящих перед лицом жизни ограничительные рамки и блоки. Он, регулярно возвращавшийся домой в ночное время суток, давно привык быть единственным силуэтом, одиноко маячившим на всём обширном просторе широкой пешеходной аллеи, ведущей к его дому. Он, долгое время живший на севере, с готовностью встречал капризы ветров и с восторгом приветствовал их отсутствие. Тем не менее эта незаурядно тихая, безветренная и безлюдная ночь вынула наружу до сих пор скрытую от каких бы то ни было глаз сущность Никиты, которая оказалась суеверной, мнительной и, стыдно признать, до ужаса трусливой.

Собственное дыхание молодого человека составляло лишь малую часть того, что вызывало в нём в эту минуту животный страх. Скрежет кожи ботинок при сгибе ног, сбивчивое касание подошвой дорожного полотна, постукивание металлических деталей сумки и собачки на молнии куртки, трение рукавов, капюшона, джинсов, побрякивание связки ключей, запутавшейся между холодными пальцами в кармане куртки, сглатывание слюны, хлопание ресниц, шевеление ушами – всё то, без чего не обойтись для преодоления любой единицы пространства, будь то километр, метр или сантиметр. И всё это неисчисляемое множество вдруг из приевшегося аккомпанемента превратилось в резкие, громыхающие, свистящие бумы, клацы, звоны, лязги.

Никита не мог найти оправдания своей трусости. Всё, что ему хотелось сейчас – это бежать, бежать как сумасшедшему, бежать изо всех сил без оглядки. Останавливало его только отчётливое понимание бессмысленности подобного желания: он никуда не спешил, его никто не преследовал и ничто не несло ему очевидной угрозы. «Тишина, да и только, – внушал он себе. – Чего тут можно бояться?».

Конец ознакомительного фрагмента.