Тишина

Каждому человеку Всевышняя определила свою тональность — и Каспер умел ее слышать. Лучше всего ему это удавалось в то краткое беззащитное мгновение, когда, оказавшись поблизости, люди еще не знали, что он вслушивается в них. Поэтому он и ждал у окна — и сейчас тоже ждал.

Было холодно. Так, как бывает только в Дании и только в апреле. Когда вы, в ошалелом восторге от солнечного света, уже завернули кран на батарее, отправили шубы скорняку, позабыли про теплое белье и — вышли из дома. И только тут с большим опозданием

Дождь был еще холоднее, чем снег — мелкий, плотный и серый, словно шелковый занавес. Из-за этого занавеса выплыла длинная черная «вольво» с тонированными стеклами. Из машины вышли мужчина, женщина и ребенок, и поначалу казалось, ничто не предвещает беды.

Мужчина был высоким, широкоплечим и привыкшим к тому, что все вокруг соответствует его желаниям, — в противном случае ему ничего не стоит перекроить окружающий мир в соответствии с ними. У женщины были светлые, словно глетчер, волосы, и выглядела она на миллион, при этом возникало подозрение, что она очень даже неглупа и сама этот миллион заработала. Девочка была одета дорого и вела себя с достоинством. Такой вот образцовый пример святого и обеспеченного семейства.

Они дошли до середины двора, когда у Каспера возникло первое ощущение их тональности. Это был ре-минор в своем худшем варианте. Как в Токатте и фуге ре-минор. [1] Огромные, роковые столпы музыки.

В этот момент он узнал девочку. И тут наступила тишина.

Она длилась недолго, может быть секунду. Но на эту секунду тишина поглотила весь окружающий мир. Не стало дворика, тренировочного манежа, кабинета Даффи, окна. Скверной погоды. Апреля. Дании. Настоящего времени.

Потом все вернулось на прежнее место. Будто так всегда и было.

Он стоял, ухватившись за дверной косяк. Должно же быть какое-то разумное объяснение. Положим, здоровье пошаливает. Отключился на мгновение. Что-то вроде микроинсульта. Неизбежная расплата за то, что просидел, не смыкая глаз, за карточным столом две ночи кряду с десяти вечера до восьми утра. Или все-таки землетрясение? Первые, сильные толчки могли ощущаться даже здесь.

Он осторожно оглянулся. За письменным столом, как ни в чем не бывало, сидел Даффи. Посреди двора три человека преодолевали встречный ветер. Никаких признаков землетрясения не наблюдалось. Тут было нечто иное.

Талант — это умение вовремя отказываться. За последние двадцать пять лет он в этом преуспел. Одно слово — и Даффи скажет им, что его нет на месте.

Открыв дверь, он протянул руку.

— Avanti, [2] — сказал он. — Каспер Кроне. Очень приятно.

В то мгновение, когда женщина пожимала ему руку, он встретился глазами с девочкой. Едва заметно, так, что никто, кроме них двоих, не обратил на это внимания, она покачала головой.

Он провел их в спортзал. Они остановились, озираясь по сторонам. Темные очки мало что могут выразить, но звучали гости напряженно. Они ожидали увидеть что-нибудь более шикарное. Что-то вроде Большого зала, где репетирует Королевский балет. Нечто похожее на приемные в Амалиенборге. [3] С полами из мербау, приглушенными тонами и позолоченными панелями по стенам.

— Ее зовут КлараМария, — сказала женщина. — У нее невроз. Она все время в напряжении. Вас нам порекомендовали в больнице Биспебьерг. В детском психиатрическом отделении.

Даже в системе опытного лгуна ложь вызывает еле заметный сбой. Эта женщина не была исключением. Девочка стояла, глядя себе под ноги.

— Я беру десять тысяч за сеанс, — сообщил Каспер. Он сказал это, чтобы лучше понять происходящее. Вот сейчас они начнут возражать, возникнет диалог. У него появится возможность поглубже в них вслушаться.

Возражать они не стали. Мужчина достал бумажник. Тот развернулся, как мехи аккордеона. Касперу, когда он еще выступал на рынках, доводилось видеть такие у торговцев лошадьми. В этом могла бы поместиться фалабелла, небольшая лошадь. Из бумажника появились десять хрустящих, свежеотпечатанных тысячекроновых купюр.

— Я вынужден попросить вперед за два занятия, — сказал он. — Таково требование моего аудитора.

Еще десяток купюр появились на свет. Каспер вынул одну из своих старых визитных карточек с серебряным тиснением и авторучку.

— У меня сейчас как раз отменилось занятие, — сказал он, — совершенно случайно. Я мог бы успеть посмотреть ее. В первую очередь — мышечный тонус и связь с физическим ритмом. Это займет не более двадцати минут.

— Давайте лучше как-нибудь на днях, — предложила женщина.

Он написал на карточке номер своего телефона.

— Я должна присутствовать на сеансе, — добавила она.

Он покачал головой.

— К сожалению, это исключено. Совершенно исключено, когда речь идет о работе с ребенком на глубинном уровне.

В помещении что-то произошло, температура упала, частоты всех колебаний понизились, все застыло.

Он закрыл глаза. Когда он снова их открыл — через пятнадцать секунд — купюры все еще лежали перед ним. Он взял их, пока не поздно.

Они повернулись. И направились через кабинет к выходу. Даффи открыл им входную дверь. Они пересекли двор, не оборачиваясь. Сели в машину. «Вольво» тронулась и скрылась в дожде.

Он прижался лбом к холодному стеклу. Хотел было положить авторучку назад в карман — в тепло, к деньгам. Денег в кармане не оказалось.

Возле стола раздался какой-то звук. Характерное шуршание. Какое можно услышать, когда тасуют колоду совершенно новых карт Пиаже. Перед сторожем на столе лежала тонкая, цвета красного дерева пачка новеньких купюр.

— В твоем правом наружном кармане, — проговорил Даффи, — осталось двести крон. Чтобы побриться. И поесть чего-нибудь горячего. Еще там лежит записка.

Записка оказалась игральной картой, двойкой пик. На обороте его собственной авторучкой было написано: «Государственная больница. Подъезд 52.03. Спросить Вивиан. — Даффи».