Тишина
Шрифт:
Оба посла посидели какое-то время молча, вероятно, отходя от принятой ими большой порции крепкой крымской браги. Ордин, похоже, изрядно расчувствовался и, погрузившись в свои мысли, то махал рукой, то качал головой. Кровков же как будто собирался с мыслями. То ли слова стольника задели его за живое, то ли брага оказала свое действие, но Агей утратил свое шутливое настроение, и продолжил разговор уже серьезным тоном.
– Отчего же не принять, Афанасий? Ляхов сейчас щелбаном прибить можно, когда такое было? Когда же, как не сейчас, их, поганцев, прижать? А народа русского здесь поболее, чем у нас в Московии. Ну а земля! Земля… – Агей мечтательно закатил глаза, а рука его – рука малопоместного дворянина бедной северной волости – начала, против воли, соскребать жирный степной чернозем. Но Кровков быстро опомнился, и решил, что необходимо привести в защиту своей точки зрения и более возвышенные доводы. – А вера, Афоня? Сколько же можно терпеть? Силен дьявол – старшина
– И умирать пойдешь за тех черкас? – неожиданно спокойно поинтересовался Ордин. Кровков в ответ совершенно искренне и весело рассмеялся, и веселье так долго не оставляло Агея, что раздраженный Ордин только махнул рукой и, пошатываясь, направился куда-то в сторону от костра.
– Афанасий, ну мы же и так давно покойники! – не замечая этого ответил наконец Агей – Уж как на службу царскую вышли – так точно, нас на погосте каждый день ждут, скучают. Обещаю тебе: коли до утра доживем, то за черкас голову сложу, не струшу!
Пуховецкий, который ценой больших усилий восстановил было ровное положение, вдруг понял, что теперь его неудержимо утягивает в сторону, но теперь уже в сторону не Ордина, а Кровкова. Он попытался удержаться, но, поняв бесполезность этого занятия, с философским спокойствием начал потихоньку сползать по толстому шершавому стволу. "А ведь дело говорит кацап" – думал он – "Какой край богаче Украины? А все никак не устроимся. Шляхту на старшину сменять – что из огня в полымя, да и то не сменим, если москали не подсобят". Пуховецкий имел достаточно оснований так думать. Какая-то странная тоска охватила его, и почему-то именно сейчас захотелось московского порядка, пусть занудного и тяжеловесного, как старое одеяло, под которым и душно, но тепло. Как будто именно молодой царь Алексей вместе со всеми своими стольниками, стрельцами и дьяками мог сейчас избавить Ивана от холода, голода и опостылевших ремней.
Афанасий, тем временем, достаточно долго не отвечал Агею, его и видно не было в окружающей костер сгустившейся тьме. Наконец, он появился, но в облике Ордина произошла существенная перемена. Вместо запыленной дорожной чуги на нем красовался щегольской посольский кафтан, а на голове красовалось что-то сильно напоминавшее горлатную боярскую шапку, разве что немного пониже. Агей испуганно вздрогнул, наткнувшись взглядом на выходящего из тени Ордина, покачал головой, но так и не нашелся, что сказать. Афанасий же, подойдя к костру, уселся чуть ли не на колени к Кровкову, изрядно сдвинув того в сторону, а затем обхватил Агея за плечи и навалился на него всем телом. Кровков, со свойственным ему ехидным выражением посматривал на Ордина – не умеешь де пить, боярин – но до поры до времени помалкивал.
– Агеюшка! Ведь я из Пскова! – с неожиданным драматическим возвышением голоса заявил Афанасий, с таким усилием встряхивая Агея за плечи, что даже дюжий Кровков чуть не завалился наземь.
– Да знаю, знаю, Афоня, что ты не с Рязани – осторожно ответил Агей, в свою очередь приобнимая Ордина.
– Немцев я как свои пять пальцев знаю, Агей, с детских лет. Что свейских, что ливонских, что лифляндских. Их надо бить, Агейка, вот что! – тут Ордин с особым усилием встряхнул Кровкова. – Если Лифлянты сейчас отнять, через десять лет ты Москву не узнаешь, да и все государство. Сейчас через Архангельский город торгуем, если льды дозволят, а на Балтике за неделю будем то же иметь, что там за год. Корабли свои построим. Немцы все тамошние нам служить будут, а они, Агей, умеют. Беднее нет страны, чем свейская, а торговлей и ремеслом всех богаче стали. Еще и в истинную веру их переведем – не сразу, так со временем, и сильнее нас никого не будет. Побить их не сложно, разве что корабли нужны. Но если хоть и Ригу взять, то кораблей в избытке будет, а Рига только что не сама в руки падает. Ну а… С черкасами завязнем мы, Агей, надолго завязнем. Может быть, что и навсегда, до конца самой державы российской. – Афанасий слегка всхлипнул и перекрестился – Время придет, помирятся они нами с ляхами и Крымом, а через полгода опять помощи запросят… У нас во Пскове, Агей, свои казаки есть, городовые – не без гордости добавил Ордин – Никто на них управы не найдет, а есть-то их на весь посад с полсотни человек. Уж такой народ злой, неспокойный, хоть и не черкасы… Между прочим, девки хоть куда у них, это ты, боярин, точно подметил… – Мысль захмелевшего стольника, который, за время своей речи, пару-тройку раз приложился к бутыли, начала перескакивать с одного предмета на другой. Иван Пуховецкий успел за прошедшее время потихоньку вскарабкаться вверх по стволу и сесть ровно, однако теперь его снова начало неумолимо клонить в сторону – сторону стольника Ордина. "И
Агей, который уже тоже далеко не был трезв, потрепал стольника по высоченной шапке и сказал:
– Афоня! Шапку-то сними.
Ордин, увлеченный государственными мыслями, только досадливо махнул рукой.
– Эх, Агей! Ведь в Ливонии да Лифляндии и немецкие, и польские земли есть. Сразу все возьмем, и не хуже их будем. Ума немного у немцев, больше учености, а у поляков ума хватает, да толку им от того ума – чуть да маленько. В десяток лет у них всему научимся, а там уж нам сам черт не брат, пойми! Уже и Польша та, и черкасы от нас никуда не денутся, в Варшаве воевода простой будет стоять, как в Казани к примеру. Ну, уж из Шереметьевых или Долгоруких назначат – того не знаю, но какого-нибудь да найдут, пустой Аршаву не оставят.
– Афоня! Шапку сними! – настаивал Агей с хмельным упрямством. В своих мыслях он, вероятно, находился уже далеко отсюда, в своем плодородном украинском поместье, где дюжие хохлы усердно возделывали землю, а ядреные малороссийские красавицы посылали ему самые многообещающие взгляды. Но два посла по-прежнему сидели в обнимку, слегка раскачиваясь и со вкусом прикладываясь время от времени к неуспевшей остыть от жаркого крымского солнцам бутыли.
Внезапно вся окружающая степь наполнилась звуками: перекрикивались люди, ржали кони, шелестела примятая трава. Все бы это не испугало послов, но звуки эти раздались внезапно и, очевидно, подошедшие к ночлегу люди также торопились. Они громко перекрикивались, но ночной туман и расстояние скрадывало звуки, и было невозможно понять, на каком языке они говорят. Звуки эти перемещались вокруг костра, раздаваясь по разные стороны от него, от чего казалось, что ночные гости наступают сразу со всех сторон. Послы неожиданно быстро, для таких хмельных людей, вскочили на ноги и выхватили сабли из ножен, а Агей успел еще и извлечь неведомо откуда взявшийся у него пистолет. Движение и звуки вокруг костра продолжались, и решительно неясно было, с какой стороны ожидать нападения врагов, или же появления неожиданно явившихся друзей, во что верилось куда меньше. Агей и Ордин прижались спиной друг к другу, и стали поворачиваться в том направлении, откуда, судя по всему, угрожала наибольшая опасность. Движение продолжалось довольно долго, а послы с самым серьезным видом поворачивали свою двойную упряжку то в одну, то в другую сторону. Охранник Пуховецкого также насторожился и, казалось, пребывал в больших сомнениях: то ли бежать на помощь послам, то ли отвязать Пуховецкого, то ли не суетиться до поры до времени. В это время на поляну, где горел костер послов, выскочил растрепанный мужичонка в ногайской одежде и, недолго думая, повалился на колени. Именно это и спасло мужичка, так как, стоило тому появиться из тени, как Агей Кровков немедленно выстрелил из своего пистолета, и непременно свалил бы нежданного гостя наповал, если бы тот не начал сразу падать. Пуля прошла в вершке от головы ногайца – тот даже не успел испугаться – и срезала кору на ближайшей иве.
– Батьшка, не велись гневайся, пошалей! – закричал тут же нежданный гость, а затем на поляну выбежали сразу несколько запыхавшихся и испуганных малороссов, которые совершенно не понимали, что им делать: то ли падать вслед за ногайцем на колени, то ли поговорить с послами, то ли просто сбежать, покуда не поздно.
– Да не мечитесь вы, черти! – заорал Агей, размахивая пистолетом. Он уже узнал среди суетившихся мужиков тех, что сопровождали посольский обоз, с опозданием выдвинувшийся из Перекопа много часов спустя после выезда самих послов. – Ух, и напугали, сукины дети… – облегченно сказал Кровков.
Афанасий Ордин решил выразить свое облегчение по-другому, и, подскочив к приехавшим мужикам, начал лупить их по всем частям тела, которые попадались ему под руку или под ногу.
– Сатанаилы! Скоты! – не унимался он, и, вставив саблю обратно в ножны, принялся этими ножнами охаживать всех, до кого мог дотянуться. Украинцы стояли с повинным видом, уворачиваясь время от времени от ударов посла, а ногаец так и лежал ниц. Пришлось Агею Кровкову успокоить своего спутника.
– Сундуки-то нести? – поинтересовался наконец осторожно один из провожатых обоза, поняв, что гроза прошла стороной.
– Неси, ирод. Пальнуть-то заранее не могли? – отвечал Агей. Ногаец, едва избежавший смерти от пули Агея, вскочил на ноги, пробежал сажень, и снова повалился на колени.
– Палили, батьшка, иш как палили! И кричали ешо громко. Степь! Всо видать, нишго не слышать – заключил ногаец. Черкасы качали головами и выразительно смотрели на Кровкова, подтверждая его слова.
– Еще и не все успели – заметил один из черкасов – Скоро еще подводы будут, Бог даст.
– Бог даст… Несите, черт уж с вами – махнул рукой Агей. Он нервно начал шарить в траве в поисках оплетенной прутьями бутыли и, вскоре обнаружив ее, сделал особенно большой глоток. Ордин, как и всегда, поддержал его почин.