Тиски
Шрифт:
Я газую, машина, взвизгнув шинами, срывается с места.
– Козел! – орет мне вслед Птица.
Я звоню ему на следующий день. Извиняюсь. Предлагаю встретиться. Мне поговорить не с кем. И Птица становится моим другом. Это происходит само собой. После одной из встреч он даже приглашает меня в кино, и, если бы не вечер с Таей, я, возможно, согласился бы.
– Может, заклеим кого-нибудь? Познакомимся. Я обычно блядей вызываю. – Птица хрюкает, что должно изображать смех. – У меня в одной конторе дисконт уже. Беру тех, кто по садо-мазо работает. Нет, никаких плеток, кожи, прочей хуйни. Я их дрючу
Он больной. Но кто из нас здоров? Зато у меня появился друг на работе. Все как у людей.
Простившись с Птицей, я еду к Озику забрать очередной недельный заказ – два кило герыча, четыреста грамм кокса, пробную партию какого-то китайского говна и четыре сотни колес. Торговля растет с ужасающей скоростью. Сейчас я через «Гетто» и своих шнырей осваиваю примерно четверть всего вернеровского товарооборота.
Озик ждет меня в порту. Все как всегда. Огороженная территория портового отстойника. Пустые контейнеры со стенками из гофрированного железа, цапли кранов на горизонте, утробные гудки входящих в гавань судов.
– А ты прямо зачастил. – Пускает в меня дым Озик, пока я, опустившись на колено, проверяю содержимое сумки. – Дилер года!
Озик мелко смеется, но я чувствую за его смехом подозрение – так смеются в начале драки, пытаясь взять противника на понт.
– И сумку верни потом, я уже упарился их доставать, – продолжает Озик, – куда ты все деваешь, понять не могу. И мусора тебя не трогают, ты прямо заговоренный какой-то. Или у тебя дружки там, а?
Вот оно. Теперь я понимаю, о чем говорил Птица. Паника. Мгновенная и холодная. Я чувствую выступившую на лбу испарину. Чего мне ждать теперь? Может быть, за тем вон контейнером стоит Жига и ждет отмашки от Вернера, чтобы выйти и продырявить меня узкой длинной заточкой? Или сам Вернер торопливо затягивается, перед тем как надеть на дуло глушитель и вышибить мозги из моей башки?
Я поднимаюсь, расправляю плечи и улыбаюсь Озику. Достаю сигарету, жестом прошу огонька. А когда Озик складывает руки в лодочку, чтобы не дать ветру затушить огонь, я перехватываю его руки за запястья и с силой впечатываю свой лоб – в его лицо.
– Сука, ты просто так тявкаешь или сказать что-то хочешь? – шиплю я на схватившегося за кровоточащий нос Озика и бью его ногой в подвздошье. – За такие слова отвечают, если говорят, ты в курсе, сука, пидор?..
– Хорош! Хорош!.. – кричит Озик, выставив в меня руку. – Хватит, говорю!
Еще два удара ногой в корпус, и я, подхватив сумку, двигаюсь по дороге из сваленных одна к другой плит к забору. Миновав поросший бурой травой склон, подхожу к месту, где верхняя часть плиты отбита – то ли нарочно, то ли случайно, – и поднимаюсь по составленным вместе ящикам.
Отъехав от порта на несколько километров и успокоившись, я решаю позвонить Дудайтису, но мобила сдохла, а автозарядку забрала Тая – у нее тоже «Нокия». Тысячу раз просил ее этого не делать.
За каким-то хером звоню с автомата.
– Майор, – говорю я, – придумайте что-нибудь. Сегодня я его научил, но если он завтра промолчит, это не дает гарантии, что он все время будет молчать. Он языком начнет трепать, я им уши не смогу заткнуть. Меня через неделю в реке найдут, брюхом кверху и с синей рожей.
– Денис, погоди, не части. Ты на нерве, тебе успокоиться нужно. Давай встретимся, сынок, придумаем что-нибудь.
– Да не хер нам встречаться, вы решите что-нибудь!
Я уезжаю в клуб.
Утром звонит Озик. Говорит невнятно, чуть шепелявит – видимо, я выбил ему зуб. Просит прощения – не знает, что на него вчера нашло. Впредь обещает быть аккуратнее и следить за метлой.
Я кладу трубку, не ответив.
Мы вновь встречаемся через пять дней. Озик суетлив и чрезмерно доброжелателен. Я уверен, что он продолжает меня подозревать.
С дороги звоню майору и сообщаю, что, если он не решит с Озиком, я уеду из города. Прямо сейчас.
Все случается слишком быстро. Звонок в дверь, и вот уже Вернер заполняет собой квартиру, как всегда, вытесняя все.
– Один? – спрашивает он, оглядываясь кругом.
– Да, – отвечаю я.
– Собирайся, поехали.
– Куда?
– Поехали, поехали.
Он старается не встречаться со мной глазами. Стоит и смотрит в окно, хотя чего он там не видел. Я чувствую, что ему неудобно передо мной.
Значит, он все знает. Озик.
Раньше я все время удивлялся тому, как спокойно люди идут на расстрел – в хронике, книгах, кино. Ведь им нечего терять, и максимум, чем они рискуют, – это пара секунд подконвойной жизни. Почему они не бросаются на своих палачей, почему не впиваются зубами в их глотки, не рвут ногтями плоть? Ведь на другой чаше весов – жизнь?
Теперь я понял почему.
В этот момент на тебя нападает дрожащее скотское равнодушие. Ты не знаешь, чем угодить своему палачу, и заглядываешь ему в глаза, чтобы предугадать его малейшее желание по движению бровей.
И тебе хочется заговорить с ним. Тебе хочется покаяться. Даже если ты ни в чем не виноват. Хочется, чтобы он тебя простил, простил и полюбил, признав в тебе человека. Хочется заплакать, взять его за руку, посмотреть в глаза и прочесть в них – сочувствие. Даже смерть не так страшна, как отсутствие прощения и понимания. Перед смертью хочется, чтоб в тебе увидели человека, а дальше – пусть убьют.
Я понял, почему приговоренные к смерти не бегут. Именно потому, почему не бежал я.
Я собираюсь. Открываю шкаф и чешу в затылке, задумываясь, что надеть. Смотрю на улицу, на Игоря – и выбираю легкий голубой свитер, светлые слаксы и коричневые мокасины. Когда я достаю из гардероба ветровку, вспоминаю о пистолете. Я редко ношу его с собой, поэтому он так и лежит в кармане кожаной куртки, где я оставил его после одной стрелы.
– Денис, ты скоро там? – Вернер заглядывает в комнату.
Я могу убить его прямо здесь. Всего один раз нажать на курок, дождаться ментов, вытерпеть первые полчаса – пока не появится Дудайтис. И тогда все закончится.