Тит. Божественный тиран

Галло Макс

— Вот почему, Серений, я буду продолжать ставить кресты, — заключил он.

26

Плотники легионов рубили последние деревья, очищали их от веток и сооружали новые кресты. Через несколько дней их стало так много, что они покрыли все склоны холмов. Осталось только пригвоздить к ним тела лицом к третьей стене, стене Храма.

Я шел среди пленных, которые, сидя и опустив голову, ждали своей участи. Их запястья были привязаны к лодыжкам.

Внезапно удары тарана прекратились и были слышны только крики стервятников, которые делили трупы в оврагах Кедрона и Геенны.

Было ли это делом Иосифа Флавия, которому удалось убедить Тита дать жителям и защитникам города последнюю возможность решить дело миром, ожидавшего, чтобы они обрели благоразумие не из страха перед наказанием, а перед лицом непоколебимой силы Рима?

Я надеялся, что евреи, собравшиеся на укреплениях, стенах и башнях, женщины, дети, старики, все те, кто не хотел войны, но стал ее жертвой, смогут заставить остальных заключить мир, ибо поражение было неизбежно. Они видели войска, выстроившиеся перед Титом как на триумфальном параде. Легат решил выплатить жалованье солдатам на глазах у всего города, чтобы евреи могли видеть и оценить мощь и дисциплину римлян.

Я глазами еврея смотрел на тысячи выстроившихся пехотинцев в латах. За ними стояли всадники, державшие под уздцы лошадей в полном убранстве. Каждый воин, согласно обычаю, вынул оружие из ножен, и блеск обнаженных клинков слепил глаза.

Земля дрожала под ногами десятков тысяч мужчин, которые шли в ряд по шесть человек, остановились, но продолжали отбивать ногами ритм, пока трибуны и центурионы выдавали каждому солдату его жалованье.

Ударила барабанная дробь, раздался звук труб.

Толпа евреев на укреплениях, казалось, застыла.

Быть может, разум и мудрость проснулись в этих тысячах сражавшихся евреев, в людях Элеазара, Иоханана бен-Леви и Симона Бар-Гиоры? Если бы я был одним из них…

Но мне не удалось додумать до конца.

Проходили часы и дни, в течение которых солдаты пировали на глазах у голодных евреев. По ночам они пили вино, сидя вокруг костров, и я знал, что сражающиеся не откроют ворота и предпочтут умереть с оружием в руках, чем дадут связать себя как пойманного зверя.

На пятый день Тит отдал приказ легионам занять боевые позиции и приступить к возведению земляных насыпей, чтобы установить осадные машины на высоте третьей стены, чтобы расшатать стены крепости Антонии и ее четыре башни. Затем последуют атака, ожесточенная резня и разрушение священного города и Храма.

Я вспомнил о пророчестве Иеремии, которое повторял Иосиф Флавий: «Так сокрушу Я народ сей и город сей, как сокрушен горшечников сосуд который уже не может быть восстановлен». [15]

15

Иеремия, 14:16.

Я сжал руки Иосифа Флавия.

— Попытайся предотвратить резню! Это твой народ Иосиф, и он невиновен!

Иосиф вырвался и сказал сквозь зубы:

— «Проклят день, в который я родился! День, в который родила меня мать моя, да не будет благословен! Для чего вышел я из утробы, чтобы видеть труды и скорби?» [16] Вот что сказал Иеремия, и вот что я думаю, Серений.

И он решительно направился к Титу.

27

16

Иеремия, 25:33.

Я видел, как Тит склонился к Иосифу Флавию и слушал его, заложив руки за спину, опустив подбородок на грудь. Выражение лица и поза выдавали его нерешительность и сомнение. Он выпрямился, положил левую руку на плечо Флавия, а правой указал на укрепления и сказал: «Иди, попытайся еще раз».

Я решил пойти вместе с Иосифом. Я молился, чтобы его услышали самые решительные, самые замкнутые, души которых были полны ненависти. Я молился, чтобы они вняли его доводам и просьбам, чтобы разум осветил их! Чтобы ими руководила любовь к их народу! Я подумал о Леде, о всех женщинах и детях, обо всех, кого теперь ожидали только страдания и голод.

Каждый день нескольким евреям удавалось проскользнуть за пределы города. Их глаза лихорадочно блестели на исхудавших изможденных лицах, все они были истощены. Они говорили, что хлебные или ячменные зерна теперь ценней, алмазов. Богатые горожане отдавали все свое имущество за горстку пшеницы, которую съедали сырой, боясь, как бы вооруженные сикарии и зелоты не убили их, чтобы отнять хлеб.

Доносчики рыскали по улицам, указывая сикариям на дома, над которыми вился дымок — это означало, что там готовят пищу. Вооруженные люди врывались в дом и убивали всех, кто оказывал сопротивление. Они заявляли, что жители хотят опустошить город присоединиться к Иосифу Флавию и сдаться Титу.

У жителей Иерусалима больше не осталось ни почтения, ни сострадания друг к другу.

Те, кто еще не обессилел и не хотел сдаваться, присвоили себе право грабить, захватывать пищу, убивать тех, кто не участвовал в сражениях. Доводы разума, возраст жертвы или недуг не имели значения! Каждого, кто не выходил на укрепления и не сражался там врукопашную, подозревали в сговоре с римлянами и убивали.

— Их сердца высохли и стали тверже железа, — сказал Иосиф Флавий. — Они не послушают меня.

— Поговори с ними! Если хотя бы один человек послушает тебя…

— Они зарежут его.

Однако Иосиф Флавий подошел к укреплению, и я последовал за ним. Его голос дрожал, в нем слышались и мольба, и гнев:

— Спасите ваши жизни, жизни вашего народа! Сохраните родину и Храм! — крикнул он.

Евреи, собравшиеся на последнем, третьем укреплении, ответили ему оскорблениями и насмешками. Когда Иосиф, желая, чтобы его услышали, подошел еще ближе к стене, на нас посыпался град стрел и камней. Мы побежали прочь, преследуемые насмешками евреев.