Титан
Шрифт:
Искренний гнев и стыд молодого человека тронули Ника.
— Что же делать? — спросил он.
Капитан пожал плечами.
— Я не знаю. Мой вам совет: вы хоть не бросайте воевать, не сдавайтесь. Боши — хорошие солдаты, но они не супермены. Мы тоже умеем воевать, но наши генералы и политики… — Он поморщился. — Все они, как в Америке говорят, shit[17].
— Что вы собираетесь делать?
— Лично я попытаюсь выбраться в Лондон. Некоторые мои друзья уже там. Мы будем воевать из Англии. А может, запишемся в английскую армию. Даром паек есть не станем.
Ник вытащил из бумажника свою карточку и протянул ее французу.
— Если будете в Лондоне, найдите меня. Похоже,
Капитан прочитал, что было написано на визитке, затем поднялся и пожал Нику руку.
— Меня зовут Рене Рено, — сказал он.
— Рено? А вы не…
— Премьер — мой дядя, — кивнув в сторону замка, сказал капитан. — Но я считаю его мерзавцем, продающим Францию. Теперь вы понимаете, почему я плакал, друг?
Он закурил еще одну сигарету.
Нику-таки выпала возможность переговорить с французскими лидерами после шести часов вечера. В страстной речи он заклинал их оставаться в войне, не уставая цитировать впечатляющие данные статистики, согласно которым получалось, что Америка вполне способна обеспечить в военном отношении французов всем необходимым для успешного продолжения борьбы. И хотя Нику казалось, что он говорит убедительно и сильно, на деле все это вышло бесполезным.
Слабая надежда Черчилля на то, что удастся взбодрить французских союзников, быстро испарилась. Пораженческие настроения захлестнули французских генералов и политиков, словно знаменитые нормандские ливни. На следующий день делегация вернулась в Лондон. Ник молчал всю дорогу, ибо настроение у его английских коллег было прескверное. Черчилль, развалясь в кресле, дымил своей неизменной сигарой. Ему не было смысла что-то говорить. Все и так всем было ясно. Теперь, когда Франция вышла из войны, Англия осталась в одиночестве.
Самолет совершил посадку, и члены английской делегации вышли. Прежде чем сесть в правительственную машину, Черчилль обернулся к Нику и пожал ему руку.
— Хочу поблагодарить тебя за все, что ты для нас сделал, — сказал он.
— Остается только сожалеть, что мой труд не принес результата, — ответил Ник.
— У нас так и так не было шансов. Но ты говорил хорошо. И, главное, от сердца. Ценю это. Как ты посмотришь на то, чтобы надеть генеральскую форму?
— Прошу прощения, не понял?
Премьер улыбнулся:
— Я хотел просить Франклина, чтобы он присвоил тебе звание и оставил здесь на работе в качестве американского военного атташе. Я хочу, чтобы ты был рядом. А насчет формы… Нынче в Лондоне людей штатских подозревают либо в пацифизме, либо в шпионаже. И потом военный мундир тебе очень пойдет. Не возражаешь против моего предложения?
Ник был застигнут врасплох.
— Вроде бы нет…
— Вот и отлично. Тебе понравится быть генералом. Это забавнее, чем быть рядовым. И безопаснее.
Не выпуская изо рта сигары, он сел в машину, которая увезла его на Даунинг-стрит, 10.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Рузвельт серьезно подозревал, что присвоение Нику Флемингу, одному из самых непопулярных людей в Америке, звания генерала будет иметь широкий резонанс. Поэтому он решил, что лучше ограничиться полковником. Меньше шума. Рузвельт прекрасно отдавал себе отчет в ценности почти ежедневных докладов Ника. Для Англии, бесспорно, настал самый трудный час. Учитывая то обстоятельство, что Франция вышла из войны, а Италия вступила в нее на стороне Германии, почти все придерживающиеся нейтралитета полагали, что Англию ожидает неизбежное немецкое вторжение. Доклады, которые президент получал от своего посла Джо Кеннеди, день ото дня становились все пессимистичнее. Рузвельт очень хотел помочь Англии, но его руки были связаны.
Ник знал, что Черчилль очень рассчитывает на помощь Америки, поэтому в своих посланиях президенту он постоянно просил его помочь англичанам, напоминая о том, что если немцам удастся покорить Англию и установить там профашистский марионеточный режим типа правительства Виши во Франции, то Соединенные Штаты останутся в одиночестве. А если еще Гитлеру удастся овладеть английским флотом — как он пытался захватить флот французов, — то над Соединенными Штатами нависнет угроза. «Отказ оказывать поддержку Англии и снабжать ее оружием, — говорилось в телеграммах Ника, — ставит нас в положение человека, который не желает помогать своему соседу тушить пожар, хотя понимает, что огонь вот-вот перекинется к нему».
Самым постыдным фактом являлось то, что, кроме добрых намерений и моральной поддержки, Америка еще ничем конкретным не помогла Англии. А ведь война шла уже год. Наконец, когда в середине августа бомбардировщики «Люфтваффе» совершили налеты на английские города, Рузвельт распорядился направить на борющийся остров партию винтовок образца… времен первой мировой войны. И все-таки это было начало. Нику приятно было сознавать, что его депеши повлияли на президента.
Ник нисколько не преувеличивал факты в своих донесениях: единение англичан было замечательным, просто невероятным, если сравнивать с апатией и умиротворенностью последних предвоенных лет, которые позволили Гитлеру легкомысленно списать Англию со счетов как государство, неспособное к сопротивлению. Теперь же для острова наступили тяжкие времена, которые Черчилль назвал потом самыми лучшими временами, и возбуждение и решимость распространялись среди англичан с непостижимой быстротой. Ник не был англичанином, но он поддавался общему настроению. Эдвина же и ее родители не только поддались общему настроению, но и бросились делать конкретные дела. Лорд и леди Саксмундхэм передали правительству на время войны Тракс-холл, чтобы оно использовало поместье по своему усмотрению. Поскольку налеты немецкой авиации на Лондон и другие города с каждым днем все учащались, было решено превратить восьмидесятикомнатный дворец в приют для детей, осиротевших в результате бомбежек.
Эдвина, бывшая королева немого кинематографа и эталон модного стиля, добровольно вызвалась работать в Тракс-холле в любой должности, на которую ее сочтут возможным определить.
«Спитфайер» с именем «Сильвия» на фюзеляже оторвался от взлетной полосы аэродрома Харвел близ Оксфорда. На полной скорости он преодолел два слоя плотных облаков и поднялся на высоту десять тысяч футов.
Летчик Чарльз Флеминг получил указание «Земли» отыскать где-то на этой высоте немецкий бомбардировщик, которого засекли над юго-восточным побережьем Англии.
За два месяца боевых вылетов Чарльз закрепил за собой право называться асом, на счету которого было уже шесть побед. Теперь Чарльз глядел вниз на безбрежное море облаков, расстелившееся почти над всей восточной Англией и Ла-Маншем, и уже предвкушал свою седьмую победу. Коллеги по службе — их вряд ли можно было назвать его приятелями и еще меньше друзьями — прозвали Чарльза «убийцей». Они восхищались его хладнокровием и железными нервами так же сильно, как не любили за тщеславие. Восторгались его мотовством и завидовали его богатству. Наконец, смеялись над его хвастовством перед женщинами и подсчитывали его любовные похождения. Никто из англичан не любил Убийцу Флеминга, но все признавали за ним крутой характер. Его называли также за глаза «высокомерным сучонком».