Титан

Стюарт Фред

Она взглянула на него и вздохнула.

— Хорошо, по крайней мере, ты наконец признал это после стольких лет. — Проговорила она с вымученной улыбкой. — Я считаю это чем-то вроде моей маленькой победы. Но это пиррова победа, если мы теряем нашего сына…

— Эдвина…

— Подожди минуту. Я вовсе не оправдываю Чарльза. Я согласна насчет него во всем, что ты говоришь, хоть это и не делает чести нам, родителям. Но ведь эта проклятая война ведется именно против семьи! Конечно, мне могут возразить, обращаясь к высоким материям, но я работаю в Тракс-холле с детьми-сиротами. Для меня война —

это прежде всего разрушенные, разбомбленные семьи, это дети, которые уже больше никогда не увидят своих родителей. Так неужели же мы станем ломать нашу семью по своему собственному произволу?! Только из-за того, что наш сын оказался не таким, каким мы ожидали его видеть? Пока что нам везет: никто не погиб. Но вдруг на следующей неделе Чарльза собьют? Это возможно. Как тогда у тебя будет на душе, на сердце?

— Он совершил кровосмешение!

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю. Когда я обвинил его в этом, с ним чуть припадок не случился. Эдвина, я уверен в его виновности так же, как уверен в том, что люблю тебя. И я больше не хочу иметь с ним ничего общего! Господи, конечно же, я сам не святой. Чтобы понять это, тебе достаточно прочитать то, что обо мне пишут в газетах. Но то, что сделал он…

Он покачал головой.

— Ник, если ты меня любишь…

— Здесь не может быть никакого «если».

— Может! Как-то очень давно я изменила тебе… Тебе потребовалось много лет, чтобы простить меня. Что касается твоей неверности, то я смотрела на все твои похождения сквозь пальцы и прощала тебя сразу же, потому что люблю тебя больше… наверно, больше чем себя саму. Если ты любишь меня, то должен дать Чарльзу шанс!

— К черту! Я не могу этого сделать.

— Он наш сын.

— Если бы твой сын оказался убийцей, ты и тогда продолжала бы любить и защищать его?

— Да! Мне пришлось бы!

Он покачал головой, поднялся с постели, подошел к окну и выглянул наружу. После паузы он сказал:

— Я подумаю. И учти: только ради тебя, Эдвина. Я подумаю.

Несколько минут они молчали, погруженные в свои мысли. Затем она поднялась с кровати, подошла к мужу и, обняв его, поцеловала в щеку.

— Жить с тобой, милый, настоящее счастье, — прошептала она.

Он взглянул на ее все еще красивое лицо, полуосвещенное светом ночной лампы. Да, его душили ярость и гнев по отношению к сыну, но одновременно с этим он чувствовал неизвестную доселе силу любви к жене. Он обнял ее и прижал к себе.

— И ты подарила мне лучшие мгновения жизни, — прошептал он, целуя ее.

— Это дикая ложь! — горячо воскликнула Маргарет спустя два дня. — Я никогда не занималась любовью с твоим сыном! Как он посмел заявлять такое?!

— Тогда что случилось? — спросил Ник.

Они пили чай у Маргарет дома. В окна были вставлены новые стекла.

— Я познакомилась с ним в министерстве авиации, когда он сдавал какие-то документы своей эскадрильи. Потом мы встретились еще раз за ленчем. Он увидел меня, попросил разрешения сесть со мной, и я согласилась. Это было спустя два дня после того, как ты был здесь у меня. Поскольку я увидела, что он тоже американец, я спросила, знает ли он о тебе. Разумеется, я была изумлена, когда

он сказал, что ты его отец. Но я даже не намекала ему на то, что мы занимались с тобой любовью! И с ним я тоже не спала! В конце концов я люблю своего мужа. И если уж я и позволила себе совершить глупость с тобой, это не значит, что я делала то же и с другими. Я готова задушить твоего сына!

— Значит, он обо всем сам догадался, — сказал Ник, — и воспользовался этим для того, чтобы шантажировать меня.

— Шантажировать тебя?! — воскликнула изумленно Маргарет.

Он кивнул.

— Да, вот такой у меня сыночек. Во многом тут моя вина. Это я избаловал, испортил его, когда он был еще ребенком. Не знаю, правильно ли я поступаю, вышвыривая его из своего дома и из своей семьи. Моя жена души в нем не чает и делает все, чтобы помирить нас. Но однажды он совершил такое, что я никогда не в силах буду простить.

— Что?

Он покачал головой.

— Я не могу тебе рассказать. Я никому никогда не расскажу. Но это не покидает меня, сидит постоянно вот здесь. — Ник постучал себя указательным пальцем по лбу. — Это убило всю мою любовь к нему, а я действительно любил его…

Он замолчал, и она увидела, как ему на глаза наворачиваются слезы. Она подошла к нему и взяла за руку.

— Мне очень жаль, сказала она.

Он поднял на нее глаза и попытался улыбнуться.

— Никак не хотел взваливать на тебя мои проблемы, — сказал он. — Просто думал поговорить с тобой. Узнать правду о тебе и о нем.

— Твой сын привлекателен. Но в нем нет и половины той привлекательности, которая есть в его отце. — Она наклонилась и поцеловала его в лоб. — Хочешь остаться на ночь?

Он опять посмотрел на нее и отрицательно покачал головой.

— Нет. Я не врал, когда говорил, что ты околдовала меня, но мне необходимо развеять эти чары. У тебя есть муж, а у меня — жена. В прошлом я часто изменял Эдвине, и всякий раз как-то ухитрялся оправдывать себя. Но я больше не хочу обманывать ее. Наверное, это звучит странно.

— Вовсе нет. Я думаю, ты ее любишь.

Ник слабо улыбнулся:

— Я всегда ее любил, но теперь… когда теряю сына… Мне кажется, я теперь нуждаюсь в ней. Впервые в жизни я нуждаюсь в ней.

Она стиснула его руку.

— Я рада тому, что мы познакомились, — сказала она тихо. — Не буду врать: я чувствую себя виноватой перед мужем за все, что было между нами. Но ты всегда останешься для меня приятным воспоминанием. Она улыбнулась. — Я сильно скомпрометировала свою репутацию соцалистки, влюбившись в капиталиста.

Он поднялся из-за стола, провел рукой по ее щеке и сказал:

— Этому капиталисту до сих пор не приходилось встречать такую красивую и умную социалистку.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Питер Чедвик бежал за своим новым красным воздушным шаром, который ему купила Эдвина, как вдруг из-за деревьев вдали вылетел самолет. На дворе стоял январь 1942 года. Америка уже вступила в войну и, К отчаянию Эдвины, Ник скоро должен был вернуться в Вашингтон, чтобы помочь там координировать вопросы вооружений в недавно созданном Пентагоне.