Титан
Шрифт:
— Да уж…
— И я подумал о вас. Разумеется, нашей первейшей задачей сейчас является выяснение всего, что связано с парижской «тяжелой водой». Но Диана Рамсчайлд отказывается разговаривать с нами. Агентам Билла в Париже она твердо заявила, что расскажет все, что знает, только одному человеку на свете. И этим человеком являетесь вы.
— Я?! — воскликнул Ник, переживая очередное потрясение. — Но почему я?!
Президент развел руками:
— Мне кажется, Ник, что эта леди все еще любит вас. У нее обнаружена какая-то серьезная болезнь, и жить ей осталось немного. Она сказала, что хочет увидеть вас еще раз перед смертью. Знаете, по-моему, это очень трогательно.
— Трогательно, согласен. Но Диана столько раз покушалась на
— Вы ведь сказали, что она простила вас.
— Я сказал, мне кажется, что она простила меня. У меня нет никаких доказательств этого. Сцена в тюрьме, возможно, была лишь хорошо разыгранным спектаклем. Факт остается фактом: не она вытащила меня оттуда, а я сам сбежал. Если вы попросите меня поехать в Париж для встречи и разговора с Дианой, то имейте в виду, что это может оказаться для меня смертельной ловушкой. Диана знает, что нацисты вздернут меня при первой же возможности.
Президент бросил взгляд на Донована, и тот сказал:
— Да, мы и в самом деле просим вас поехать в Париж. Поймите, это крайне важно!
Нику стало не по себе. Пытки на операционном столе в гамбургской тюрьме еще не забылись. Шрамы на теле давно прошли, но шрамы в душе до сих нор мучили его кошмарами. Он попытался в деталях припомнить то короткое свидание с Дианой в пыточной камере тюрьмы. Он вспомнил слезы, стоявшие в ее зеленых глазах, в тех глазах, что он когда-то любил… Он вспомнил ее слова: «О Боже, Ник, что я наделала?!»
Тогда он ей поверил, но есть ли гарантия? Ведь ее былая к нему ненависть была столь сильна, что заставила Диану пойти даже на наем убийцы! А теперь его просят доверить ей свою жизнь. И ради чего? Ради «тяжелой воды», про которую он мало что понял. Правда, и того малого, что они позволили себе рассказать ему о супербомбе, вполне хватило для осознания крайней важности миссии. О Боже, что за идиотская ирония судьбы! Возможно, судьба мира сейчас в руках у неуравновешенной женщины, которую он соблазнил и бросил более чем четверть века назад! И как все-таки он оказался прав: похоже, любовь действительно начинала играть самую главную роль в его жизни…
— Мы понимаем, как нелегко вам решиться на это, — прервал его размышления президент. — Возьмите время на обдумывание. Несколько дней.
Эдвина, Эдвина… Ее не было с ним уже три года. Ему так не хватало ее все это время! Физическая любовь не составляла большой проблемы для мультимиллионера, который все еще был моложав и привлекателен. Но любовь иная, душевная, ушла навсегда. Он построил мемориал в память о жене: учредил на миллион фунтов стерлингов дом-интернат для детей, осиротевших во время войны. Имя Эдвины и память о ней будут жить. Но ее зверское убийство все еще терзало Ника. Честер Хилл отбывал в тюрьме свой срок, но нацисты все еще у власти, все еще в силе. И потом Европу захлестнули слухи о самом диком проявлении безумия Гитлера: о «лагерях смерти», в которых истребляется целая нация, та нация, к которой частично относился и Ник.
— Я сделаю, что вы просите, — сказал он негромко. — Я сделаю это по многим мотивам. Но главный из них — память о жене. Этот долг я нацистам еще не вернул.
Президент и Донован облегченно вздохнули.
Почти полностью раздетые шоу-герлз из «Семирамиды», парижского ночного клуба, который приносил его хозяйке Диане Рамсчайлд просто сказочный доход — клуб помещался на площади Дю-Тетр на Монмартре, — одна за другой спускались по ступенькам сцены в зал. Вместо юбок на них были какие-то украшенные блестками тесемки. Туфли на высоких каблуках от Джоан Кроуфорд с ремешками на лодыжках, нарядные головные уборы с перьями и больше ничего! Пока они спускались со сцены, в самом ее центре, у микрофона, потрясала публику своей красотой блондинка Лора Дюкас. Она исполняла «гвоздь» программы: песенку «Париж в ночи». Пока Лора пела то по-немецки, то по-французски, полторы сотни находившихся в зале подвыпивших
Тебе одиноко?
Тебя томит страсть и жажда?
Не хочешь ли подцепить веселую милашку?
Тогда возьми вело.
Пойдет и самокат,
И дай кружок по Парижу-у!
Париж в ночи,
Красивый и нарядный!
Париж в ночи,
Где нет свободной любви.
Пни жида!
Сопри его вело!
И дай кружок по Парижу-у!
В отличие от прочих шоу-герлз Лора была одета, ее усыпанное белыми блестками вечернее платье мерцало при затянутом табачным дымом свете юпитеров. Мини-юбка не скрывала чувственных ног певички. Антисемитское и прогерманское периодическое издание «Я везде» сравнило их с ножками Бэтти Грабл. Уразумев намек, Лора собрала свои крашеные кудряшки на макушке а-ля Грабл. Но в отличие от Бэтти Лора была удивительно красива, а ее глаза цвета морской волны были просто мечтой арийца. Она была дочерью мэра города Пуатье и в течение пяти лет воспитывалась в ультраконсервативном женском монастыре в Париже. Потом она решила, что замкнутая жизнь не для нее, и сбежала из обители. Спустя год после оккупации немцами Парижа она устроилась певичкой в дешевенький ночной клуб. Там-то ее и приметила Диана, которая забрала оттуда Лору и сделала из нее настоящую звезду. Диана, которую в Париже звали La Dame aux Voiles, сумела разглядеть в девушке талант.
Вечерний Париж!
Город вина и любви!
Вечерний Париж!
Но не для жидовской мрази!
— пела Лора по-французски.
Зрительный зал поднялся и устроил ей овацию.
Один германский офицер, лейтенант в форме эсэсовца Вернер Герцер, видел это представление уже девять раз и прослыл завсегдатаем «Семирамиды». Он был молод, красив, имел чудесные белокурые волосы. В 1936 году на Олимпийских играх в Берлине Вернер Герцер выступал как гимнаст. В «Семирамиде» его знали не только все официантки и гардеробщицы, но и лично хозяйка ночного клуба Диана.
— Он милашка, — говорили о нем.
Но всем также было известно, что штурмфюрер Герцер являлся командиром расстрельной команды из Форт-де-Винсенн. В его подразделении была сильная «текучка кадров». Участие в казнях психологически травмировало солдат. Но Герцер оставался бессменным командиром вот уже год.
Он любил свою работу.
Генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель был военным комендантом оккупированной Франции. Это был родовитый интеллектуал, сердце которого никогда не лежало к нацистской идеологии, и он считал, что между Францией и Германией в сущности нет никаких политических различий. Он жил на авеню Малахофф, во дворце Марбр Роз (Мраморной Розы), который принадлежал миссис Флоренс Гулд, наследнице одного из самых крупных американских состояний. Во время всего периода оккупации миссис Гулд устраивала роскошные ленчи по четвергам, на которые приглашались именитые и высокопоставленные немцы и французы. Генерал фон Штюльпнагель реквизировал отель «Рафаэль», что на авеню Клебер, и разместил там свой штаб. В этом отеле в апартаментах шестого этажа и жил «второй немец» в Париже, отвечавший за внутреннюю безопасность в оккупированной Франции, генерал Фридрих фон Штольц.