Тканые боги Жамиира
Шрифт:
Наступили сумерки. На муравейники улиц легли тени, смягчив оттенки. Звуки стали тише. На столбах покачивались филигранные фонарики, которые, один за другим, зажигал шустрый старик, напевавший чисто, словно ангел.
Здесь! Здесь человечество одержало победу над богами!
Прелесть всего этого глубоко тронула меня, и я почувствовал то мистическо-меркантильное возбуждение, что является моим талантом: я ощутил, как из глаз моих покатились Слёзы Грядущей Удачи.
— А не заглянуть ли нам на один из торгов? — поинтересовался я у Хэша, утирая слёзы шарфом.
Он взял меня за
Я подчинился и последовал за ним. Временами я даже забываю, кто хозяин, а кто слуга.
Сон, дражайший племянник, ускользнул от меня в первую же ночь. В месте, где мы остановились — этаком дворце для богатых путешественников, многое удерживало меня в бодрствующем состоянии: вздохи ветра, случайные выкрики или звуки труб с далёкой улицы, храп Хэша в смежной комнате, мерцание факельного света из-под двери — и сладострастное кряхтение, разносящееся по мраморным залам. Последнее меня разбаламутило. Почти невменяемый от усталости, я распахнул решётчатую дверь и обозрел блестящий мраморный коридор.
Посреди этого коридора стоял мужчина лет шестидесяти, полураздетый. Затем раздалось слабое шарканье. Появился слуга, десятилетний мальчик, худой и ужасно хилый, с бледными, как луна, волосами.
— Кто предаётся любви в такой час? — вопросил я, кивнув в направлении звуков.
На мой вопрос мальчик пожал плечами. Я вгляделся в его лицо, в почти бесцветные глаза. Что-то в нём невероятно очаровало меня: его тело состояло из костей, углов и синеющих вен. Одет он был лишь в рваный халат из такой же прозрачной ткани, как и женщины у городских ворот. В полумраке, с мерцающими позади него факелами, он отчасти казался не вполне реальным: не ребёнком из плоти, а призраком.
Я возжелал заполучить его. Нет, нет, племянник, не подумай, что твой старый дядюшка обзавёлся новым пороком. Мне хватает и привычных страстей. Это было просто желание получить. Этот мальчик — просто сокровище. На свой необычный лад он был прекрасен: глаза слишком широко распахнуты, голова слишком велика для съёжившегося тельца, кожа белая, как мрамор, идеально гладкая, изящная.
Он казался мне символом, завершающим иероглифом в мистерии бытия. Это не могло быть просто исхудавшее дитя. Нет, такое просто невозможно.
Мальчик держал поднос, на котором лежало два красных, сочащихся корешка. Поначалу я счёл их, как минимум, растениями. Потом меня посетила мысль, что это были окровавленные лапки, и как бы не вырванные у птицы, вероятно, павлина.
Он поставил поднос на стойку рядом со мной. На мгновение я опустил туда взгляд. Когда я поднял глаза, мальчик уже ушёл. Его босые ноги абсолютно беззвучно ступали по гладкому холодному мрамору.
С отвращением я опорожнил поднос в ночной горшок, вновь оставшись один в пустом коридоре. Звуков страсти больше не доносилось. Сейчас осталось лишь безмолвие. На меня странно подействовала эта тишина. В местах, где люди спят, племянник, имеется такая особенность. Нам даруется странная безмятежность, будто в возмещение за утрату сна.
Успокоенный этой самой особенностью, я спустился по лестнице и оказался во дворике. Там, освещённый светом луны, мальчик-слуга стоял на коленях и что-то зарывал. Ах, но я не намеревался за ним шпионить.
— Ты настоящий? — тут же спросил меня этот малыш.
Полной уверенности у меня не было. Я ущипнул себя за запястье, и это оказалось так больно, что тут же ответил: — Да, достаточно настоящий. — Я подавил зевок. — Что за вопрос. Почему это мне не быть настоящим?
Мальчик поднялся на ноги, старательно отряхивая грязь с рук и коленей, будто убирая всё, что могло запятнать его неземной вид. — Ты можешь оказаться призраком, — заявил он.
— Если в Жамиире продают богов, — поддразнил я, — то уж призраков вообще раздают бесплатно и на каждом углу. Ты должен бы привыкнуть к призракам и научиться их отличать без ошибок.
Совершенно не уразумев мою попытку пошутить, он уставился на меня своими широко распахнутыми, завораживающими глазами.
— Ты когда-нибудь видал призрака?
— Увы, не видел. В моей стране они предназначены для немногих избранных. А ты когда-нибудь видел?
— Не мёртвых, — тихо сказал он, смущаясь такого признания, — а живых.
Я попросил его объяснить, что же такое призраки.
— Души без тел.
— А что такое боги? — Этот вопрос, племянник, я задал совершенно серьёзно. Моё чутьё снова ожило. Что-то этот мальчик знал. Как подсказывало мне воображение, он был посланником, свободно перемещающимся между жизнью и смертью, быть может, выходцем не этого мира живых людей, но иного.
— Боги… — начал он, нервозно переминаясь. Видимо, он не знал. Будь он всего лишь ребёнком, я подумал бы, что он просто слишком юн или чересчур напуган странным стариком, который явился к нему посреди ночи, прервав некое тайное занятие.
Дабы его успокоить, я улыбнулся, осторожно тронул его за плечо — плоть оказалась холодной — холодной! — и процитировал одну из старых жамиирских поэм, ныне запрещённую: «Боги — это разделённые частицы Вечности».
Он недвижно стоял, глядя на меня с непостижимым выражением.
— Любишь ли ты поэзию, мальчик?
— Не знаю, господин.
Я осторожно пнул погребальный холмик носком сапога. — Что ты здесь зарывал?
— Павлина, господин. То, что от него осталось.
— Э?
— Обещаешь, что не расскажешь?
— Обещаю.
— Я был голоден, господин. Они меня притесняют.
— Так это только из-за голода? Не какая-нибудь тайная ворожба?
Казалось, он впервые испугался меня.
— Нет, господин!
— А лапки? Что ты делал с ними в коридоре рядом с моей комнатой?
— Мне пришлось избавляться от них отдельно.
— Ну разумеется, — спокойно согласился я, притворившись, что понимаю. По правде сказать, я не имел ни малейшего понятия, о чём он говорит. Ещё одна тайна. — Как ваше имя, молодой человек?