Тканые боги Жамиира
Шрифт:
Дальше, в город. Мимо нас по улице прошёл священник в восковой маске, распевающий погребальную песнь и звонящий в колокольчик. Я бежал, задыхаясь от внезапно похолодавшего ночного воздуха, напоминая себе о своей же смертности. Что, если у меня не выдержит сердце? В Жамиире имеются лекари, о да, но у меня маловато денег, чтобы им заплатить, а в городе, где богов пускают с торгов, милосердия не жди. В пустыню. Пески Иракасси внезапной бурей закружили нас. Я потерял мальчика из виду. Потом буря стихла. Воздух вновь очистился. Теперь тишина стала
Казалось, я мчался через ночной океан, песчаное море, вокруг меня вздымаются колоссальные призрачные волны, а у лодыжек вскипают пыльные буруны, отступающие, пока волны растрачивают силы, толкая меня вперёд и вниз, прочь из мира живых людей..
Казалось, будто пылающие остовы людей и зверей медленно поднимаются и опускаются в песке, плавая, как рыбы.
Затем, далеко впереди, я услышал Нимбулека, распевающего погребальную песнь.
Я поднялся на вершину дюны. Тысячи птиц, сверкающих яркими красками, взмыли передо мной: павлины, фазаны, ястребы, их крылья грохотали невообразимой, неистово восставшей лавиной цветов, пылающих оттенками рая.
Затем они рассеялись и передо мной появился Нимбулек, раскинувший руки, словно это он только что выпустил всех этих птиц. Я знал, что так и было.
Я услышал раздавшийся с небес голос. Он прозвучал подобно голосу Хэша. «Сможем ли мы когда-нибудь возвратить богов, истинно возвратить их и вновь привести в мир?»
Теперь из песка воздвиглись крабоподобные фигуры, но лица у них были человеческими, даже более, чем человеческими, древние, непостижимые, неумолимые.
— Нимбулек! — выкрикнул я.
Взглянув на меня, он улыбнулся. Он посмотрел вверх, на бездну серебряных звёзд. Небо волновалось, словно ещё одно, беспредельное, море.
— Ты не сможешь вернуть богов, — произнёс он в моём уме, невероятно громким голосом, — потому что ты никогда поистине и не лишался их. Ты верно рассудил, старый человек из чужой страны, когда догадался, что вздымающаяся из ковра пыль — сила заключённого в нём бога. Боги никогда не покидали Жамиир. Они в самом его воздухе, даже в самой пыли. Люди вдыхают их с каждым глотком воздуха, наполняя свои лёгкие чудесами.
Он приблизился ко мне. Я снова заметил, что его тело было неправдоподобно хрупким, на коже — узор голубых вен. Сквозь него без задержки проходил свет поднявшейся ущербной луны и Нимбулек не отбрасывал тени.
Он взял меня за руку и, о да, его прикосновение было леденящим, замогильным.
— Иди со мной и мы отправимся в тёмную страну, — молвил он. — В этом и смысл твоего прибытия в этот город. Каждое твоё действие было знамением. Вся и всё подталкивало тебя к этой цели,
— Владыка, — сказал я, совершенно осознанно назвав так его, этого ребёнка, которого я когда-то хотел заполучить, наполовину, как слугу, наполовину, как диковину, подобно собиранию причудливых ракушек. — Владыка, в конце, в самом конце я обнаружил, что боюсь.
—
Нагой, я устремился рядом с ним, моё тело стало юным и крепким, каким не было уже тридцать лет. Я бежал, по склону из серого пепла, прочь из этого мира, через те врата, где проходят души умерших, в иной край, где души моих предков поднялись из трясины приветствовать меня, где чёрный замок затмевал небо и редкие необычные звёзды факелами мерцали в его окнах; минуя громадного поджидающего дракона, в водоворот хаоса, в небытие, где нет ни тьмы, ни света, ни грохота, ни тишины.
И я обрёл всю мудрость, которую всегда искал и страшился, и всё блаженство. Я достиг предела своей любознательности, своей увлечённости.
Но вот самая утончённая ирония, дражайший племянник. Я так и не умер. Не до конца, ещё нет.
Перед самым рассветом Хэш нарушил моё распоряжение и зашёл в комнату. Не знаю, что именно ему почудилось, но, внезапно всполошившись, он стащил меня с ковра.
Я пробудился позже, в больничной постели, где лежу и сейчас. Меня переполняет боль. Мой разум омрачился, как погасший фонарь. Но, в периоды прояснения, между болью и горячкой, я способен писать.
Я не могу описать увиденное мною. Не так, как в действительности. Всё, что могу сказать — то, что жамиирские боги действительно повсюду, в воздухе, которым я дышу. Я выдыхаю чудеса и откровения. Грубость здешнего народа, распутство, гневливость, насмешки — всё это маски, наподобие восковых масок священников. Под масками — искалеченные, выжженные богами, сведённые богами с ума горожане, которые блистательно, бессмысленно, неслыханно низвергли иерархию богов, выплеснув божественную силу из храмов, где, в иных краях, она содержится безопасно, будто кипящая смола в котле. Жамиирцы же обожглись ею, все, до единого человека.
Входит Хэш с новыми перьями и пергаментом.
— Пишите, если вам так нравится, хозяин, — говорит он. — Боюсь, вы долго не протянете. Напряжение от той беготни оказалось вам не по силам.
— Беготни? Как ты об этом узнал?
— Мне был сон, хозяин. Я видел, как вы уходили.
— Посланный богом сон, откровение?
На это он не отвечает. Я не расспрашиваю его о богах и людях, о стране за пределами жизни, о необычном океане в пустыне.
Я спрашиваю, что стало с Нимбулеком.
— Очень странное дело, хозяин. Трактирщик говорит, что у них имелся мальчик-слуга, который убил павлина, за что был побит и сбежал. Но он выглядел не так, как вы описали. Такого ребёнка никто не видал.
— Как обстоят дела. Хэш?
В конце концов, он заменил мне родителей. Я ищу у него утешения. Я льну к его неизменной силе.
Он так глубоко взволнован, что долго не может заговорить.
— Хозяин, когда я вас нашёл, то прислушался к вашему сердцебиению. Оно слабое и неровное.