Тьма египетская
Шрифт:
Судьба изменчива, мог бы повторить генерал банальную сентенцию, тысячу раз уже произнесённую до него. Только что ты был на гребне дамбы, являвшейся в этот момент гребнем успеха, и в одно мгновение...
Ни о каком продолжении боя, конечно, не могло быть и мысли. Три корабля эскадры были превращены в кучу плавающих у дамбы щепок вперемешку с частями человеческих тел. Ещё два были перевёрнуты волною, и теперь вокруг них бились в воде сотни обезумевших от ужаса солдат. Никто и не думал им помогать. Те корабли, что находились в отдалении, пострадали тоже. У кого-то снесло оснастку, у кого-то повыдёргивало вёсла из уключин. Хромая и петляя по воде, страдающей, как оказалось,
О, Амон, сколь удивительна и неожиданна твоя милость!
Яхмос уже «вошёл в себя», как говорят фиванцы.
— Санех!
Верный начальник стражи был рядом, и лишь небывалая бледность говорила о том, что он тоже видел «это».
Самое трудное заключалось в том, чтобы оторвать от палубы лбы телохранителей, заливавших доски слюною глупых молитв. Палками и пощёчинами приведённые в достаточное разумение, они постепенно сделались способны к обычной своей работе. Хлебнув вина из личных генеральских запасов, они разбежались по палубам соседних судов с приказом прийти в себя и одуматься. Ничего страшного не произошло. Это обессиленный змей пугает воинов Амона, которые попытались ворваться в его пещеру. А чего ещё было ждать от загнанного в угол гада-убийцы!
Невозможно воспроизвести всю ту бредовую пропаганду которой гонцы Яхмоса забросали простых моряков и стрелков, но самого страшного не произошло. Дрожа и молясь, флотилия осталась на месте. К ней прибились те деревянные калеки, что унесли вёсла с места взрыва.
С тоской ждал Яхмос приближения ночи. В темноте сила приказов ослабевает. Путы трепета перед генеральским авторитетом могут не выдержать напора того ужаса, что плодят воспоминания о водогромовом всплеске у гиксосской дамбы.
Когда Яхмос стоял на своём привычном месте на носу корабля с разорванной в задумчивости на две части жареной уткой в руках, явились посланцы от Хнумхотепа и Нутернехта с тревожным вопросом: а что это было? Оказалось, что невидевшие грозного чуда потрясены ещё больше, чем те, кто видел. Многочисленные и ядовитые гадюки слухов о неописуемом гневе змея ползали по войсковым порядкам, изжаливая непоколебимость непоколебимых и решительность решительных. Даже исполнительность исполнительных вставала под сомнение. Что будет с обеими наступающими ратями к утру?
Генерал швырнул утиные окорока за разные борта и поднял на уныло вопрошающих гонцов сверкающие от масла и заходящего солнца руки. Он произнёс речь и длинную, и яростную, и звучавшую убеждённо, но видел, что своё убеждение на гонцов не распространил. Они униженно кланялись, но страх перед громыхающим змеем был в них сильнее страха перед генералом, даже здесь на «Тельце». Каково же он скрутит их там, во тьме, под стенами змеева логова.
Санех проскользнул к правому уху Яхмоса и шепнул несколько слов.
— Что?! Приведи его сюда!
Появился на арене ещё один человек — высохшее, чёрное лицо, спокойные глаза, в руках кожаный футляр. Гонец. Из Фив.
— Это правда?! — спросил Яхмос, беря футляр в руки и разрывая завязки. Пробежал глазами развёрнутый свиток и ткнул его в постные физиономии посланцев Нутернехта и Хнумхотепа.
— Фараон Камос отплыл в погребальной ладье в мир Запада. Амон мне вручает корону Верхнего и Нижнего Египта. Если вы не верите в силу Яхмоса, то поверьте в силу Амона!
Генерал озабоченно оглянулся. Нет, сегодня не успеть. Слишком близка черта заката. Он подумал, что хорошо было бы провести торжественную церемонию обретения новых полномочий прямо сейчас. Надо, чтобы не только усомнившиеся офицеры, но и перепуганные солдаты увидели, что против змеёвых громов их ограждает воля божественная, выраженная самым непосредственным образом. Вчера был знак во сне, сегодня подтверждение знака. Что ж, если не могут увидеть, то хотя бы пусть узнают.
— Идите и объявите!
И в самом деле, весьма приободрившиеся офицерские посланцы торопливо отправились к полкам.
Генерал впился зубами во вторую поданную ему птицу, методически кромсая мощными зубами мясо и кости, он всё пытался внутренне взвесить — хватит ли этой последней гирьки, чтобы сохранить хотя бы до утра в равновесии зашатавшуюся ситуацию.
83
Смесь духоты и вони в рыбном трюме была такой густоты, что её можно было вырубать заступом. Язычок светящегося пламени отказывался жить здесь, норовя растечься в прощальное шипение по плошке чёрного фитильного масла.
Связанный по рукам и ногам Мериптах лежал на мешках с сушёной рыбьей чешуёй, боясь пошевелиться, чтобы она не впилась в спину глубже, чем уже впилась. Кричать было бесполезно, крик не выкарабкается из этого плавучего подвала, не просочится сквозь залитую рыбьим жиром палубу.
Мериптах непроизвольно шевельнулся и заскрипел зубами от мелкой множественной боли. Сильнее, чем рыбья чешуя, ему досаждали лишь воспоминания о том, как он сюда попал. Как же могло получиться, что он, уверенно направляясь к отлично высмотренному с башни женскому лесу, оказался на этой гнилой припортовой улочке, да ещё и в такой момент, когда там не было никого, кроме дурного рыжего урода с мордой, заляпанной волдырями, и с хваткими рыбацкими лапами? Хорошо ещё, что он не успел отплыть — по набережным прошелестел приказ о закрытии гаваней. Теперь рыбо-работорговец не скоро найдёт случай получить за свою сухопутную добычу полагающиеся дебены.
Это злит его. Он спускается и, распахнув пасть с четырьмя чёрными клыками, поносит Мериптаха, посмевшего достаться ему в столь неудачное время.
Опять идёт.
Плоская, но невероятно широкая фигура ловца мальчиков спустилась по скользким чёрным ступеням в трюм. Вошла в слежавшийся воздух боком, так его сопротивление было меньше.
Усевшись напротив лежащего, рыбак стал осыпать его медленными проклятиями, раз за разом повторяя весь известный ему набор грязных слов. Если бы надо было понимать таких людей, то рыбака можно было бы понять: мальчик, не вставая со своего лежачего места, поставил его в тупик, загнал в угол, связал по рукам и ногам! Вместо выгодного товара он оказался опасным балластом. Отплыть с ним нельзя и оставаться здесь нельзя. Выгнать, опять же, нельзя! Рыбак отлично знал порядки Авариса — мальчишка всё расскажет стражникам, а за такое преступление — похищение мальчика — на здешних берегах полагается такая казнь, что и думать тошно.
Надежды на то, что выходы из гаваней скоро откроют, — нет. Война есть война. Каждый час нахождения у проклятой набережной проклятого города — громадный, всё нарастающий риск.
Что ж, кажется, другого выхода нет. Мальчишку нельзя увезти и продать, его нельзя отпустить. Значит, от него надо избавиться другим способом.
Мериптах пошевелился и тихо застонал — спина ныла невыносимо.
Себда (так звали похитителя) удовлетворённо оскалился. Кажется, уколы его слов оказывают действие на эту юную мумию.