Тьма века сего
Шрифт:
— «De re publica», — сообщил он, бережно приподняв внушительный свиток. — Издание Аттика, дохристовы времена! Он подлинный, но… почти как новый!
— Однако, — заметил стриг, приблизившись и осторожно коснувшись свитка кончиками пальцев, — если эти жалкие остатки на полках — подобного же рода произведения, на этом уже можно поднять неплохое состояние.
— «Institutio oratoria», — сообщил Мартин, подойдя к еще одной пустой полке с единственным, довольно потрепанным свитком. — Квинтилиан. Любопытно…
— Любопытно?! — выдавил Грегор. — Да это невероятно! Вы понимаете, ведь все это подлинное, не поздние списки!
— Он хочет
— Хотелось бы знать, где они сейчас, — вздохнул Мартин, положив труд покойного ритора обратно на полку. — Ушли ли организованно, прихватив с собой все ценное, или были убиты, или просто вынужденно бежали, а этот дом так и мечется между мирами, и интересующие нас документы были попросту разграблены теми, кому удалось сюда попасть… Или, быть может, эти люди сейчас бродят где-то по просторам Империи, рассчитывая однажды вернуться и вновь исчезнуть вместе со своим жилищем… Мориц? Что скажешь?
— Ничего не скажу, — не оборачиваясь, ответил бауэр, продолжая обследовать полупустую полку и почти обнюхивая старое дерево. — Как там сказал ваш отец, майстер Бекер?.. Я раздавлен. Я… Не знаю. Ничего не знаю.
— «Graecum est, non legitur» [129] , — с усмешкой пробормотал Мартин, осторожно взяв со следующей полки уже не свиток, а стопку прошитых листов под деревянным окладом. — Аристофан, «Лисистрата», если не ошибаюсь, причем сшито из разрезанного свитка и довольно-таки варварски. Ничего святого.
129
/Это/ по-гречески, не читается (лат.). Примечание, часто оставляемое в латинских текстах, содержащих цитаты на греческом языке.
— Пап… — дрожащим голосом позвал Грегор и, когда все обернулись к нему, он двумя руками, точно ковчежец со святыми мощами, бережно протянул сложенные вместе свитки, на сей раз пергаментные. — Посмотри сюда.
Харт торопливо подошел, осторожно приняв их, перенес на стол, расправил и склонился над строчками.
— Латынь, — сообщил он, аккуратно придерживая свитки ладонью. — Старая, сейчас так не говорят и не пишут. Здесь…
— Да? — поторопил Курт, когда бауэр запнулся, и тот продолжил чуть слышно:
— Это те самые заметки, о которых вы говорили, майстер Гессе. В основном философия… Древо, миры… человек во Вселенной, смысл рождения… здесь этого основная часть… А вот тут, слушайте: «Великое искушение для философа — Древо. Не знай я доподлинно о существовании Единого как Благого и Его призрении вступивших на пути познания, скажу, что путешествие по ветвям его могло бы иметь двоякое последствие. Можно, видя столь сложное устроение Вселенной, прийти к мысли о том, что без внимательного Создателя сие не могло бы зародиться и существовать, и быть, об этом равно возвещали и достигшие совершенства в созерцании и искушенные в теургии. Но боги, как же поражает оно человеческий
— Интересно, что он разумел под «знаю доподлинно», — произнес Курт и, ожидаемо не получив ответа, подвинул бауэра в сторону, открыв следующий свиток и пробежав строчки глазами. — Хм. А автор этих заметок и впрямь был слегка… в расстроенных чувствах. Вот любопытное, к слову. «Зачем, зачем я не остался там? Столько знаний, столько достижений человеческого разума! Но страх, страх, эта болезнь незрелого ума! А теперь не помню ни одной настройки, дабы возвратиться!».
— Это о чем? — заинтересованно уточнил Мартин, и Курт пожал плечами, убрав свиток и расправив следующий:
— Ни малейшего представления, обрывочная запись. Какой-то из посещенных автором миров его заинтересовал, но ему не хватило духу там остаться. По причине «страха». Лично мне страшно подумать, что это за мир, который с первых минут сумел напугать уровнем знаний человека, который владеет этим домом. Дальше снова обрывок… опять Древо, Вселенная, мощь, малость человеческая… Хм. А вот это совсем интересно. «Я обречён быть слепцом — созерцать смутные и манящие образы в истощённом разуме, но воочию видеть совсем не то, что всем сердцем желаешь узреть и с каждым днём терять остатки всякой надежды, всё равно что не видеть вообще… Порой мне думается, что следует свести настройки и дать камню умереть вместе со мною, поводырем и этим опустелым обиталищем. Время от времени я подхожу к нему, и уже руки тянутся к ключам, но останавливаю себя». Довольно депрессивно, должен заметить. Сдается мне, сей мыслитель попросту начал лишаться определенной здравости рассудка, ибо остался в этом доме в одиночестве наедине с собственными мыслями… и Древом с заключенными в нем мирами.
— Один на один со Вселенной… — чуть слышно проронил фон Вегерхоф. — Я бы тоже помешался.
— Что за dux… поводырь? — заинтересованно спросил Грегор, пытаясь тоже заглянуть в запись. — И ключи, и настройки, и камень… Они как-то управляли магистериумом, чтобы путешествовать по Древу Миров, вот что я думаю! Ключи и настройки — наверняка какой-то способ внутреннего воссоединения с эманациями камня, и… Наверное, бедолага хотел заставить его уничтожить себя, потому что перестал понимать, зачем живет и где хочет быть. Не приведи Господь так закончить жизнь…
— Если дукс — это магистериум, как он хотел дать поводырю уничтожить камень?
— Это… Не знаю, — сникнув, понуро передернул плечами Грегор. — Этого я не понимаю…
— А вот это еще любопытней, — заинтересованно сказал Мартин. — Почерк тот же, но все равно другой, глаже, уверенней. И запись, похоже, сделана с большим перерывом. «Решили, наконец, разобрать каталог путевых настроек. Боги, какой же в них беспорядок. Сам удивляюсь, как до сих пор нас не выбросило в какой-нибудь из бесчисленных тартарических доминиумов или в сферу одного из младших архонтов, чья тупость меня удивляет не меньше, чем откровенно пугает их могущество, или вовсе промеж ветвей. Дошло до смешного, Луция перепутала настройки двух объектов, списав их в единую таблицу, и страшно представить, куда нас могло бы занести».