Тобой я стану

Копейко Вера Васильевна

Если честно, отправляясь в школу-интернат, она приготовилась к схватке. Она не манси и не ханты, а русская девочка, по странности обстоятельств попавшая в чужой мир. Всего на один год, только на девятый класс, как обещали родители. А эти дети оленеводов и охотников учатся вместе с первого класса и до последнего. Они — свои. Она — чужая.

Но, как оказалось, кто он — свой или чужой — определяется совсем не так, как она думала.

Сказать, что Рита никогда до сих пор не влюблялась, было бы неправдой. Влюблялась, да еще как. В детском саду, в лагере, во дворе. Но

по-другому. Она влюблялась в красивую курточку, в джинсы, в велосипед, в мопед. Теперь она видела только Ивана. Спросить ее, как он был одет на дискотеке, — она бы не ответила. Но она могла сказать, что от его взгляда то краснела, то бледнела. У нее изменился голос при нем — точнее, интонации, которые удивляли ее. Она заметила, как у нее дрожали пальцы, когда он брал ее руку в свою. У него горела рука в ее руке… От него так хорошо пахло — свежестью, зимой, хотя в зале жарко. Ей хотелось спросить чем. Но она не посмела.

Но больше всего Рите нравилось, что они понимают друг друга с полуслова. Она начинает фразу, он заканчивает. И наоборот. Никогда и ни с кем у нее такого не случалось.

Иван проводил ее до комнаты.

— До завтра, — сказал он.

— Спокойной ночи, — ответила она.

Глава 8. Два в одном

— Ты… один? Ты пел один? — не верила Рита. Она заглянула за спину — нет ли там кого-то, кто пел бы вторым голосом.

— Один. — Он улыбался. Ему нравилось наблюдать за Ритой. Было ясно, что она потрясена на самом деле, а не изображает.

— Но такого не может быть. Мне кажется, у тебя кто-то стоял за спиной.

— Это я стояла у него за спиной, — услышала она голос Любы. Она возникла из ниоткуда. Рита поморщилась.

Иван, казалось, не слышал Любиных слов, он смотрел на Риту.

— Один. Я пел один. И стоял на сцене тоже один.

— Но я слышала два голоса, — настаивала Рита. — Я кое-что понимаю в пении. Моя мама хорошо поет. Когда она училась в Москве, она пела в хоре студентов МГУ.

Иван кивнул.

— Студенты хорошо поют. Но не так, как я. Я лучше.

Рита фыркнула, у нее уже была готова расхожая фраза: от скромности не умрешь. Но она не произнесла ее. Она вспомнила, как однажды папа в ответ на такую реплику спросил: «А зачем умирать от скромности?» И сам ответил: «Надо жить. Потому лучше жизни пока еще ничего не придумано».

— Значит, ты поешь один двумя голосами сразу? — Рита не могла понять, как это.

— Это называется горловое пение.

— А кто тебя научил?

— Моя мама, — ответил он. — Вообще-то считается, что женщина не должна петь в такой манере. Но если бы мама не нарушила запрет, я никогда бы не научился. Так, как поем мы с ней, умеют петь тувинцы, алтайцы, монголы, башкиры. Для манси такое пение непривычно. Ты правильно услышала двухголосое соло. Я беру две ноты одновременно. — Он усмехнулся. — Ты удивляешься, как европейские путешественники в середине позапрошлого века. Наше пение они описывали как чудо. А что такое чудо? То, что кажется невозможным.

Рита открыла рот, собираясь сказать что-то еще, но Люба, которая не отходила от них, протараторила:

— Иван знаешь кто? «Звенящий мальчик».

— Правда? — Рита посмотрела на Ивана. — Ты — «звенящий мальчик»?

— Ага, — сказал он. — Но не меня первым так назвали. Есть настоящие артисты, они выступают в больших городах, за границей. Там наше пение — экзотика.

— Всем привет, — услышала Рита энергичный голос директрисы. Галина Даниловна подошла, обняла Ивана за плечи. — Иван не только поет, он играет на особых музыкальных инструментах, которые обычно сопровождают такое пение. Напомни мне, Ваня, как они называются? — Галина Даниловна сняла свою руку с плеча, чтобы поправить узел на его темно-синем галстуке. — Вот так лучше. Наш самый талантливый молодой человек должен быть самым красивым, — добавила она.

— Комуз, скифская арфа, ядаган, но это не все, — предупредил Иван, спокойно принимая заботу директрисы.

— А техника, в которой он сейчас пел, — Галина Даниловна посмотрела на Риту, — наверняка ты никогда не слышала такого слова — называется «кай».

— Слышала, — сказала Рита. — Так зовут мальчика в сказке о Снежной королеве.

— Ах, ну да, конечно! Кай и Герда — герои замечательной сказки, — кивнула директриса. — Но в данном случае «кай» — название техники пения.

— «Кай» — стиль алтайского пения, — уточнил Иван, тоже глядя на Риту. На Любу никто не обращал внимания, но, похоже, это ее не задевало. Она разглядывала свои ногти, покрытые свежим лаком, отыскивая невидимый глазу изъян.

— Что ж, Ваня, — Галина Даниловна тронула его за локоть, — ты пел замечательно, как всегда. Сам знаешь, на тебя особые виды. — Потом, окинув взглядом девочек, заметила: — Я вижу, не у меня одной… — Она шутливо погрозила Ивану пальцем. — Ты должен быть в лучшем виде на концерте для спонсоров. Имей в виду!

— А ты тоже так умеешь петь? — Рита повернулась к Любе.

— Да что ты. Нет, конечно. Я вообще ничего не умею. Зачем? Я просто красивая, — Люба одарила ее одной из самых нежных улыбок. Рита сама видела, как Люба тренировалась перед зеркалом, отыскивая новые варианты улыбок.

Рита хмыкнула.

— Красивая, ну и дальше что? — спросила она.

— Ну и то. Правда, Иван? Я красивая, этого хватит. Ой, мне должны звонить, а я оставила телефон на тумбочке!

Люба умчалась из зала, Иван и Рита наконец остались одни.

Рите так хотелось, чтобы Люба исчезла. Но теперь, когда Иван молча смотрел на нее, она почувствовала неловкость. Рита пыталась придумать вопрос, который не показался бы слишком личным. Зачем Ивану знать, что она все время думает о нем? Что, собираясь на уроки, смотрит на себя в зеркало его глазами. А если она соберет волосы в хвост — Ивану понравится? А если заколет их на висках заколками — будет лучше?…

Зачем ему знать, что, когда он пел, у нее пересохло в горле, а все тело горело, как в огне, и дрожало, как от холода. Казалось, она — это еще один странный музыкальный инструмент, на котором играет Иван Гришкин. Играет, прикасаясь к ней только голосом.