Точка опоры
Шрифт:
Вы жертвою пали в борьбе роковой…
Потом донеслось из-за вокзала:
Настанет пора — и проснется народ,Великий, могучий, свободный.Три жандарма, отдуваясь, как после жаркой бани, шеренгой прошли по опустевшему перрону.
Екатерина Павловна уже давно разделась, села подальше от окна и, расстегнув кофточку, кормила Катюшку грудью.
— Ну и погодка!.. Заметает наши стежки-дорожки…
— Не заметет! — Горький, оторвавшись
— Правда.
— Вот-вот. Мы еще вернемся.
Посадив сына к столику, дал ему вяземский пряник; снял пальто, разгладил усы:
— А реалистики — молодцы!.. Ты, Катя, обратила внимание? С листовками!.. Не ждал я таких проводов. — Опять провел пальцами по глазам. — Не то что вчерашние застольные речи. И рабочие были на перроне. Ты видела? Были. Несколько человек Затонские. А Яша-то как подрос. Давно ли, кажется, пятый класс оставил, от отца ушел… Кто бы думал?.. Такой славный парень! Уже расправляет крылья для полета. Соколенок!
Горький, понятно, не знал, что филеры уже дали Яше Свердлову кличку Малыш.
Судьбы человеческие неисповедимы. Никто не мог предугадать будущее аптекарского ученика. Никто не предполагал, что сегодня его ждет первый арест, что через несколько лет в подпольных партийных кругах его станут звать товарищем Андреем, что за его голову будет обещано пять тысяч рублей, что впереди у него тюрьмы, ссылки, побеги и что после революции он, первый председатель ВЦИКа, встанет рядом с Лениным.
Девятого ноября нижегородскую полицию всполошил небывалый случай в городском театре: едва успели погасить люстру и приподнять занавес, как с галерки кто-то крикнул гулким басом:
— Господа, Максим Горький не доехал до Москвы. Его высадили на станции Обираловка. А в Москве на вокзале его ждали две тысячи почитателей.
В замешательстве опустили занавес. Включили свет. Полицейские бросились на галерку. Но пока бежали туда, обладатель звучного баса успел скрыться.
Через день в том же театре какая-то девушка, по всей видимости ссыльная курсистка, крикнула, что Горького не высаживали из поезда, а просто вагон, в котором он ехал, перегнали со станции Обираловка на Курскую дорогу, минуя Москву. И для сопровождения дали двух жандармов.
Девушку успели схватить и отвезти в тюрьму — «за произнесение краткой речи с демонстративной целью».
А на галерке театра стали дежурить переодетые жандармы.
2
Доктор Леман, мюнхенский социал-демократ, принес пачку писем, пришедших в его адрес, как всегда, окольными путями: одни через Нюрнберг, другие через Прагу, третьи через Брюссель.
— Вы, геноссе Карл, очень любезны. — Владимир Ильич потряс его руку. — Спасибо! — Взглянул на Засулич. — А Велика Дмитриевна собиралась к вам за почтой. Наши визиты, я полагаю, не вызывают подозрений? Как бы к врачу на прием!
— Да, в мои приемные часы, — кивнул Леман аккуратно
— Ошибка, дорогой доктор! — Владимир Ильич тронул локоть Лемана. — Несомненная ошибка! Это же — для нас.
— Вы ждете подушку?!
— Не подушку как таковую — пирог с начинкой!
— Карл, нам могут прислать что угодно, — принялся объяснять Мартов. — Через Прагу — мешок хмелю, через Болгарию — винный бочоночек, через Голландию — головку сыра. Пачку табаку, пакет с макаронами, кастрюлю, граммофон… Кто что придумает.
— Если для вашей «Искры»… — пожал плечами доктор. — Я надеюсь, почта еще не отправила обратно.
— Вы не обижайтесь, доктор. — Владимир Ильич снова тронул локоть Лемана. — Ваша помощь для нас бесценна.
— Это не так уж трудно… Я могу второй раз… Объясню там… Что-нибудь придумаю…
— Я иду с вами, — объявил Мартов. — А объяснить не так уж трудно. Скажете: жене подарок. Ко дню рождения. Или что-нибудь в этом роде. А подушка, дескать, не простая — из гагачьего пуха! Собирал знакомый охотник на островах Ледовитого океана. Дайте волю фантазии.
Тем временем Надежда Константиновна распечатывала письмо за письмом, те, которые требовали расшифровки, откладывала в сторону.
Когда Мартов ушел вместе с доктором, Владимир Ильич повернулся к жене и, уткнув руки в бока, заглянул через ее плечо:
— Ну-с, что тут особо интересного? Чем сегодня порадовали земляки?
— Хорошие вести! Вот — из Нижнего. Сразу два письма. О Максиме Горьком.
— Да? О Горьком нам важно знать все. И быстро откликаться. Дай-ка.
Пробежав первое письмо, Владимир Ильич азартно потер ладонями:
— Это нам очень ко времени! — Протянул листок Засулич. — Познакомьтесь, Велика Дмитриевна. Примечательное письмо! — Взял второе. — И здесь о том же. Главное — с подробностями.
Смяв недокуренную сигарету и бросив ее на подоконник, Засулич села с письмом к уголку стола. Прочитав первые строки, кинула на Надежду Константиновну косой, упрекающий взгляд:
— И это называется «хорошие вести»! — стукнула четырьмя пальцами по кромке столешницы. — Возмутительный случай! Максима Горького, пролетарского барда, буревестника…
— Надюша, в этом Велика Дмитриевна права, — поспешил подчеркнуть Владимир Ильич. — Нельзя не возмущаться тем, что Горького выслали из его родного города.
— Да разве я спорю? — Надежда Константиновна прижала руки к груди. — Меня тоже возмущает…
— Но то, что произошло на вокзале, а затем и в городе, не может не радовать. Действительно, хорошие вести, Велика Дмитриевна. И печальные и в то же время хорошие! Это же начало новых демонстраций! Всего лишь две недели назад мы с вами отмечали двадцатипятилетие первой социально-революционной демонстрации в России, на площади у Казанского собора, тогда чествовали Георгия Валентиновича…