Точка опоры
Шрифт:
— Великое было празднество! — воскликнула Засулич, оторвавшись от письма. — Я всегда говорила: уже там, на площади Казанского собора, блестяще проявился талант Жоржа! И революционного мыслителя, и оратора!
— И вот вам новая демонстрация! В Нижнем, неподалеку от пролетарского Сормова! Это примечательно! И одновременно — в Москве. А вспомните Харьков.
— Да, да. Точно. Второй раз в году. Безоружных студентов топчут лошадьми, бьют нагайками.
— «Внутренние турки» превращают российские города в поля сражений с протестующим народом. И в схватках студенты прозрели, поняли, что поддержку могут ждать только от рабочих, что надо бороться не за маленькую студенческую свободу, а за свободу для рабочего класса и крестьянства, за политическую свободу. И в Харькове —
Владимир Ильич открыл папку с типографскими гранками:
— Вот ваша статья о Добролюбове. — Подал Засулич узенькие листочки, пахнущие типографской краской. — Корректуру прошу прочесть сегодня же. Что у нас дальше? Вот студенческое движение в Москве. Вот в Киеве. Сходки в Питере. Прокламации в Риге. Стачки в Москве, в Черкассах. Манифестации в Двинске и Витебске по поводу отправки ссыльных рабочих в Сибирь и высылки рекрутов. Новые прокламации в Тифлисе. — Опустил ладонь на корректурные гранки. — Хорошо! Впереди ставим письма из Нижнего. И передовую о них. Как вы думаете, Велика Дмитриевна?
— Конечно, о нижегородцах. О Горьком.
— Очень рад нашему единодушию. И, если вы не возражаете, я напишу.
— Кто же будет возражать? Уверена: и Юлий, и Жорж, и Аксельрод с Потресовым — все одобрят.
Засулич ушла. Надежда отправилась на кухню, чтобы там за маленьким столиком заняться расшифровкой писем. Владимир Ильич, походив по комнате, сел к столу и вверху чистого листа размашисто написал: «Начало демонстраций». Подчеркнул жирной чертой. В первых строчках упомянул о Казанской площади в Петербурге, о «Земле и воле», потом — о современном требовании п о л и т и ч е с к о й с в о б о д ы. И тут же перешел к событиям в Нижнем Новгороде. Писал все быстрее и быстрее, буквы уменьшались до бисера и становились плотнее друг к другу: «Европейски знаменитого писателя, все оружие которого состояло — как справедливо выразился оратор нижегородской демонстрации — в свободном слове, самодержавное правительство высылает без суда и следствия из его родного города. Башибузуки обвиняют его в дурном влиянии на нас, — говорил оратор от имени всех русских людей, в ком есть хоть капля стремления к свету и свободе, — а мы заявляем, что это было хорошее влияние. Опричники бесчинствуют тайно, а мы сделаем их бесчинства публичными и открытыми»
Вернулся Мартов. Сияющий, будто обласканный солнцем. Еще с порога, театрально вскинув правую руку, объявил:
— Получили!.. От Акима [16] подарок!.. Лучшего не придумаешь!..
Левой рукой он прижимал к груди подушку с надпоротым уголком, из которого вываливался пух.
— Что, что от Акима? — нетерпеливо спросил Владимир Ильич, идя навстречу Мартову. — Говори яснее.
— Я всегда считал, что он не напрасно носит фамилию Гольдман — воистину Золотой Человек! Человек с большой буквы, как любит писать Горький!.. А доктор глубоко прочувствовал свою ошибку и просил сказать: теперь будет принимать все, что придет на его имя! Хоть целый поезд!
16
Леон Гольдман.
Владимир Ильич хотел было засунуть руку в надпоротый уголок, но Мартов отстранил его:
— Подожди. Пусть уж я один буду в пуху! — Запустив руку в глубину подушки, выхватил оттуда пачку газет и торжествующе потряс в воздухе. — Вот она!.. Светит на всю Россию!..
— Наша «Искра»! — воскликнула Надежда Константиновна, входя в комнату.
— Родная! Но не совсем наша — российская! — продолжал Мартов, опьяненный радостью. — Пусть жандармы думают, что не здесь печатаем —
Получив пачку десятого номера «Искры», Владимир Ильич подал один экземпляр Надежде Константиновне и сам, стоя посреди комнаты, развернул газету:
— Это великолепно!.. Это превосходно!.. Молодцы кишиневцы!.. И, надо сказать, быстро они перепечатали!..
— Там еще брошюрка «Пауки и мухи», — сказал Мартов, кидая подушку на кровать, и сунул руку в карман за сигаретами.
— Это уже не столь существенно, — сказал Владимир Ильич, не отрываясь от газеты. — И бумага почти такая же тонкая. И шрифт наш. Но верстка… Зачем они вместо трех колонок сделали две? Явный просчет. Непростительный.
— Да-а, пожалуй… — согласился Мартов. — Хотя погрешность не так велика.
— Жандармы сразу разгадают — переиздание. В местной типографии. С какого оригинала? Могут подумать: с заграничного? Могут. Вот в чем просчет. Не повторили бы ошибку другие.
— Когда и где еще наладят перепечатку?
— В Баку, например. И, чтобы ошибки не повторили, нельзя ли послать матрицы? Надо посоветоваться с типографами. С матриц было бы надежнее. И, вероятно, быстрее.
— Может быть… Но я не ошибусь, если скажу: таких расторопных людей, как Леон Гольдман, единицы. Днем с огнем едва ли еще сыщешь. Я, как видишь, не ошибся, когда направлял его к тебе для знакомства, — продолжал расхваливать Мартов, покуривая с глубокими затяжками и отгоняя взмахом руки дым в коридор. — Надежный человек. Оправдывает свое имя!
Владимир Ильич вздохнул: знал — Юлий долго не умолкнет. Теперь уж не до работы. Остается единственное — ждать, когда он выговорится до конца и уйдет в кафе.
В те дни по югу России уже рыскал летучий отряд филеров с их старшим, угрюмым и довольно тучным блондином с небольшой бородкой, в золотых очках, коллежским секретарем Леонидом Меньщиковым. Арестованный пятнадцать лет назад при ликвидации одного из народовольческих кружков, он дал «откровенные показания» и с тех пор бессменно служил в московской охранке и считался «пишущей рукой Зубатова». Теперь у Меньщикова было особое задание — во что бы то ни стало найти подпольную типографию «Искры». Охранка уже знала, что тайная типография создана Леоном Гольдманом. Но в каком городе? Сначала искали в Полтаве — не нашли. Метнулись в Харьков. Потом обшарили Киев. Оттуда Меньщиков донес, что ему удалось перехватить три посылки и что в них «интересен № 10 «Искры», повторно изданный, по-видимому, «универсальной» типографией».
Охранник назвал типографию «универсальной» потому, что в посылках, помимо газеты, оказалась брошюра «Женщина-работница», выпущенная вторым изданием.
«Но где же типография?» — ломал голову Меньщиков. И в очередном донесении из Киева сообщил: «Всего больше думается на Кишинев и Кременчуг». И тут же, в ожидании награды, похвалился:
«Здесь поставлено дело весьма хорошо, и в первых числах января можно будет разбить комитет».
3
— Акиму надо ответить, — напомнила Надежда мужу, когда они остались вдвоем.
— И непременно сегодня, — отозвался Владимир, подымая глаза от своей рукописи. — А пока вот начинай переписывать передовую для набора.
И тут же углубился в папку с материалами для очередного номера.
Переписав передовую четким почерком, Надежда занялась письмом в Кишинев.
«Получили Ваш подарок, — писала она Гольдману, — и были чрезвычайно рады. Мейер все никак не мог налюбоваться на газету. Только почему так мало экземпляров? [17] На севере, как я уже писала не раз, спрос громадный, одна Москва требует minimum 2 тысячи, а между тем транспорт до сих пор обслуживал только юг. Напишите, пожалуйста, в какой срок можете приготовить номер в 4 страницы? Нам это очень важно знать».
17
Десятого номера «Искры» кишиневцы напечатали всего лишь 1500 экземпляров.