Точка возврата
Шрифт:
В большой медной кастрюле натаяли воду, разбудили Анну Григорьевну и Гришу, утолили жажду и, мучаясь голодом, стали изучать содержимое рундука.
Все, что там находилось, сильно пострадало от сырости. Мешочек крупы превратился в труху, сухари заплесневели, размякли, пропитались влагой пять больших кусков рафинада. Хорошо еще, пошутила Невская, что продуктов осталось совсем немного, а то было бы жалко.
Стали собирать, выкладывать на стол все, что нашлось в вещмешках, в карманах. Лиза, перетряхнув чемодан, обнаружила в кожаной сумке забытую с отпуска почти что целую плитку шоколада; Гриша, пошарив в прорехе шубенки, перешитой из полярной меховой куртки, вытащил сушку с маком и два леденца, какие дают пассажирам стюардессы перед взлетом и посадкой; у Зозули в портфеле нашелся бутерброд с засохшим сыром, а Кулебякин, торжествуя, шмякнул на стол баночку сайры.
Это уже было кое-что. Вскрыли банку, подсушили, растерли сухари, добавили сушку, бутерброд, щепотку окаменевшей соли из рундука, и Анна Григорьевна состряпала в кастрюле вполне аппетитное варево, которое по очереди выхлебали тремя деревянными ложками. Шоколад пока что решили не трогать, напились сладкого чаю, покурили, повеселели. Пошутили по поводу Лизиной щеки – кто к кому девку приревновал, посмеялись над Гришей, который предложил выставить охрану от медведей и вызвался дежурить первым, над Кулебякиным, который, услышав, что Невская кашляет, стянул с себя и предложил ей свитер. Только Анисимов ни разу не улыбнулся, сидел, гладил Гришу по всклокоченной шевелюре и молчал.
Поговорили, порадовались тому, что нашли приют и обогрелись, помечтали о том, что утром, когда станет светлее, их обнаружат, и начали устраиваться на ночлег. Седых остался на нижних нарах, на верхние вскарабкался Захар Кислов, на рундук легла Анна Григорьевна, а Белухину, которого, наконец, достал радикулит, помогли улечься на полати – чтоб прогрелся теплым воздухом. Для остальных расстелили на полу сколько нашлось обветшалых шкур, нерпичьих и собачьих, и покрыли их брезентом.
Решили не стесняться, прижались друг к дружке, затихли и стали засыпать. Свернувшись калачиком у «буржуйки», еле слышно поскуливал Шельмец – после такого суматошного дня рассчитывал, видать, на более щедрый ужин; Кулебякин, который вызвался поддерживать огонь, тихо переговаривался с Борисом; что-то забормотал во сне Гриша, всхлипнула Лиза, захрапел Кислов…
А Белухин долго не мог уснуть: и поясницу прострелило здорово (спасибо, что не в пути, по привычке поблагодарил он), и мысли будоражили. Перебирал он по годам свою жизнь и думал, что выпала ему не самая лучшая доля: на готовое ни разу не приходил, все обживал да обживал глухие медвежьи углы, а что ни зимовка, то или тебя спасают, или ты спасаешь себя и других от какой-либо напасти. Были, конечно, в этой жизни и радости – песцовая охота, например, богатая северная рыбалка, отпуск на полгода, но молодость позади, накопилась усталость… Через два года подходит срок, пора подаваться на пенсию и доживать в старом родительском доме, который дед срубил на совесть, сто лет уже стоит и наверняка перестоит хлипкие пятиэтажки, что боком к нему подбираются. Будем, радовался он, копаться в огороде, нянчить внука, а по вечерам пить чай с вареньем и смотреть телевизор… Эх, старею! Обычно такие мысли одолевают к концу зимовки, а тут еще и не начал, а уж размечтался… Пока не подготовишь полноценной замены, никуда тебе уходить нельзя, от механика на станции вся жизнь зависит – и обогрев, и обеспечение науки, и транспорт. В полярную зиму нерадивый или просто неопытный механик и себя и людей погубит. К тому же, припомнил Белухин, летнюю базу для геологов нужно благоустроить, транспорт – что-то нашли они такое, тьму ракет на радостях извели, какой-то важный металл. О пенсии размечтался, чудак… Вспоминал он то и другое, очень жалел Анюту, которая уже который год за ним в полярку тянется, как нитка за иголкой, потом стал жалеть Лизу и Невскую с их нескладной бабьей долей, а под конец перед ним всплыло мрачное лицо Анисимова. Илью он уважал – не раз и не два встречались в Арктике, считал его хорошим человеком и сочувствовал ему в его неудаче. Как на это посмотрят, как подойдут, могут ведь и неба лишить…
Услышал сквозь дрему, как Кулебякин выбежал на гул самолета, и, вернувшись, шепотом докладывал Борису, что началась поземка, повздыхал, улегся поудобнее и провалился в тяжелый сон.
Авдеич и Блинков
Парадокс, но Северная Земля, отделенная от Таймыра проливом шириной всего лишь в полсотни километров, была открыта почти на сто лет позже Антарктиды!
О земле, лежащей в Ледовитом океане севернее Таймыра, догадывался еще в середине XVIII века штурман Семен Челюскин, а в 1898 году шведский полярный исследователь А. Норденшельд, заметив летевшую к Таймыру с севера стаю гусей, повторил эту догадку. Однако, хотя ни Челюскин, ни Норденшельд не смогли из-за крайне тяжелых льдов пробиться к неизвестной земле, ее открытие было предрешено.
В 1913 году русская гидрографическая экспедиция Б. Вилькицкого, совершая многолетнее сквозное плаванье по Северному морскому пути, натолкнулась на неведомый архипелаг. Обследовать и описать его участники экспедиции, однако, возможности не имели: они лишь «застолбили» открытую землю – водрузили на ней национальный флаг и возвестили миру, что суши на планете стало больше.
Так что до 1930 года, когда на Северную Землю отправилась экспедиция Г. А. Ушакова – Н. Н. Урванцева, об архипелаге было известно лишь то, что он существует. За два с лишним года четыре человека – начальник экспедиции Ушаков, ее научный руководитель Урванцев, охотник Журавлев и радист Ходов, совершив, по словам Э. Т. Кренкеля, «величайший географический подвиг XX века», в труднейших условиях изучили и нанесли на карту острова архипелага общей площадью около тридцати семи тысяч квадратных километров.
Состоит архипелаг из четырех больших островов и нескольких десятков мелких. Завоевание Северной Земли началось с последних. В августе 1930 года ледокол «Седов» пробился к группе из трех островков, окаймлявших западные берега архипелага. Сегодня нет полярника, который бы их не знал: на первом экспедиция обосновалась и нанесла его на карту под названием Домашний; на втором, Голомянном, Сергей Журавлев поставил охотничью избушку, бережно сохраняемую по сей день коллективом находящейся здесь полярной станции; третий островок, больше двух первых размерами и вытянутый в длину, получил название Средний.
На нем и находится известный в полярных широтах аэропорт, один из наиболее важных аванпостов исследователей Арктики. Отсюда проложены воздушные трассы на Диксон и Землю Франца-Иосифа, на дрейфующие станции «Северный полюс» и Тикси, на Колыму и Чукотку. Средний – столица Северной Земли, на которой каждый сезон работают отряды геологов, гидрологов, геоморфологов, гляциологов и ученых других специальностей. Как и предполагал, а затем установил Урванцев, Северная Земля столь же перспективна в промышленном отношении, как и Таймырский полуостров: геологи здесь обнаружили медь, олово, железо и ряд других полезных ископаемых. Пока что взять их трудно, экономически, как говорят, нецелесообразно, однако придет время, и кладовые Северной Земли очень пригодятся стране, в этом нет сомнения.
Летом здесь бывает оживленно, за сезон несколько раз приходят корабли, а через проливы Восточный и Красной Армии на крупные острова архипелага людей и грузы перебрасывают вертолеты. С наступлением осени на Северной Земле остается лишь несколько десятков полярников, и жизнь на Среднем замирает; однако даже в полярную ночь редкая неделя проходит без того, чтобы здесь не совершил посадку или не взлетел какой-нибудь самолет.
После войны, в конце сороковых и пятидесятых годов, когда страна могла позволить себе приступить к интенсивному изучению Северного Ледовитого океана, в Арктику пришло новое поколение полярных летчиков. Они отвоевались, залечили раны и охотно откликнулись на призыв сменить боевые самолеты на мирные гражданские тихоходы; они быстро поняли, что работа здесь будет далеко не спокойная и не безопасная, но – фронтовая закалка! – именно это обстоятельство и сочли для себя большой удачей. Полеты над незнакомой акваторией океана по своему риску мало чем отличались от боевых вылетов, полярного опыта же у новичков было мало, и наставления, инструкции, как образно сказал один из них, печатались на типографских машинах, сделанных из обломков разбитых самолетов. А ведь в новичках тогда ходили Алексей Титлов, Виктор Перов, Петр Москаленко, Владимир Мальков и многие другие будущие знаменитости!
Они совершали чудеса: летали черт знает в какую погоду, садились на последней ложке бензина и взлетали на святом духе; их знала вся Арктика, их постоянно вызывали по радио кого-нибудь выручать, проводить застрявшие во льдах караваны. Вместе с Мазуруком, Черевичным, Каминским и другими «стариками» недавние новички прокладывали трассы на Северный полюс, искали и находили льдины для дрейфующих станций, высаживали в центральных районах океана научные десанты. Это был период «бури и натиска», он породил много людей незаурядных, каждого со своим характером и почерком.