Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)
Шрифт:
Баллы мулла замер на пороге, потом подошел поближе и стал довольно бесцеремонно разглядывать девушку. Несомненно, это была та самая красавица, которую еще сегодня утром так расписывала ему Нязик-эдже. А Гюзель, — это действительно была она, — заметив, что какой-то толстяк не сводит с нее глаз, отвернулась и, раздосадованная, отошла к другому прилавку.
Баллы-мулла властным мановением перста поманил к себе одного из продавцов.
— Отпусти мне полкилограмма чая, — громко и важно молвил он и добавил, понизив голос:
— Кто эта с косами? Ты не знаешь ее?
— Это председатель нашей ковроткацкой артели, — сказал продавец и, как
Баллы-мулла извлек из кармана объемистую пачку денег, отставил ее от себя подальше, так, чтобы, всем видно было, как он богат, и начал с треском пересчитывать новенькие бумажки, предварительно послюнив большой палец. Отсчитав нужную сумму и получив сверток и сдачу, Баллы-мулла сделал вид, что направляется к выходу, но, дойдя до середины кооператива, остановился и, заложив руки за спину, принялся за изучение выставленных на полках товаров. При этом он каждую секунду искоса поглядывал на Гюзель. В уме его зрели планы — один другого фантастичнее, как бы ему познакомиться с девушкой.
В это время вошел еще один покупатель. Это был учитель Чары, и он направился не к прилавку, а прямо к Гюзель. От ревнивого взгляда Баллы-муллы не укрылось, что Чары при этом широко и радостно улыбался, а лицо Гюзель светилось ответной улыбкой.
Баллы-мулла напряг слух. Разговор, по-видимому велся самый безобидный — о каких-то чайниках, мисках, пиалах, ложках… Но Баллы-мулла уловил все же одну загадочную фразу: «Ты смотри, чтобы все было парное…» — негромко произнес Чары, в ответ на что Гюзель рассмеялась.
От волнения и нетерпения Баллы-мулла топтался и приплясывал на месте, точно ему под ноги насыпали горячих углей. Наконец, видя, что Чары и Гюзель так заговорили, словно и не собираются расставаться, Баллы-мулла решил действовать напролом. Решительным шагом подошел он к беседовавшей в углу парочке, и, протягивая Чары руку, произнес:
— Здравствуй, Чары. Извини, сделай милость, что я тебя не сразу приметил.
Сказав это, Баллы-мулла обратился к Гюзель и уже вознамерился и ей протянуть руку, но под недоумевающим взглядом девушки какая-то странная робость сковала его вдруг, и он ограничился поклоном и льстивой улыбкой.
Однако ни Гюзель, ни Чары даже не поглядели на бывшего муллу и снова заговорили о своих делах. Но и после этого Баллы-мулла не мог понять, что он здесь лишний. И снова, заложив руки за спину, он уставился на полки с товарами. Тем временем Чары, извинившись перед Гюзель, подошел к прилавку, купил флакон одеколона, положил его в карман и, возвратясь к Гюзель, сказал:
— Давай я помогу тебе донести покупки, — после чего они вместе вышли из кооператива.
Баллы-мулла направился за ними. Остановившись в дверях; он посмотрел им вслед.
— Эти учителя — самое зловредное племя! — пробормотал обозленный своей неудачей кузнец. — Хорошеньким девушкам от них просто спасенья нет. Безобразие!
Возвратясь домой, Баллы-мулла напился чаю, всласть побранившись при этом с женой (последнее время ни одно чаепитие в этом доме не протекало без ссор), а когда стемнело, направился к дому Аннапилпила.
Жену Аннапилпила звали Акджамал.
Второй такой грязнухи не сыскать не только у нас в селе, а, пожалуй, на много километров вокруг. Начать с того, что волосы у этой особы, всегда немытые и непричесанные, видом своим более всего напоминали грязную кошму. Акджамал, с тех пор как я ее помню, покрывала их все той же старой тюбетейкой, которая держалась у нее на темени с помощью какой-то ветхой, полуистлевшей тряпицы, когда-то, видимо, именовавшейся косынкой, но давно уже успевшей потерять право на это наименование. Под стать тюбетейке и косынке была и остальная одежда Акджамал, прикрывавшая ее длинное костлявое тело. К тому же Акджамал предпочитала ходить босиком, и по улицам нашего аула вечно мелькали ее черные, заскорузлые, потрескавшиеся от грязи пятки. Не подумайте только, что это объяснялось ее скупостью или тем, что у Акджамал не было достатка. Какое там! Все дело было в том, что обуваться — это ведь требует времени, а вот времени-то у Акджамал и не было. Ведь, помимо всех обычных колхозных работ и домашнего хозяйства, у Акджамал была еще одна огромная и весьма хлопотная нагрузка: каждую свободную минуту — а в свободный день так и всю первую половику дня — Акджамал носилась по аулу в поисках новостей, а вся вторая половина дня уходила у нее на то, чтобы довести раздобытые ею новости до сведения тех, кто о них еще не слышал. Так протекал день. Ну, а ночью, хочешь — не хочешь, спать надо.
Словом, трудная жизнь была у Акджамал. Думается, что кроме Акджамал, не было на свете человека, который мог бы справиться с такой работой. А может быть, я ошибаюсь? Может быть, и в вашем селе есть такие же подвижницы, как Акджамал?
Тот день, о котором веду я свой рассказ, был полон неудач для Акджамал. Долго бегала она по селу, а домой вернулась ни с чем. Ни одной сколько-нибудь стоящей новости! А то, что удалось ей уловить краем уха, было настолько мелко и ничтожно и настолько недостоверно, что многоопытная Акджамал решила этими слухами пренебречь. Сказать по правде, Акджамал уже не раз довольно чувствительно обжигалась на таких слухах.
Сумрачная, невеселая, сидела вечером Акджамал на кошме перед кибиткой, вытянув ноги. Она сегодня не стала даже ужинать, и чайник с чаем понапрасну стыл перед ней, — Акджамал до него не дотронулась. Аннапилпил, муж Акджамал, сидел рядом и, облокотившись о подушку, мирно попивал чай и поглядывал на свою расстроенную супругу.
— О чем грустишь, любимая? — участливо спросил Аннапилпил. — Неужто труды целого дня пропали даром? Неужто в наших местах совсем иссякли темы для сплетен? Или собранные тобой новости, как на грех, оказались лживыми?
— Ах, что ты понимаешь в этих делах! — с досадой огрызнулась Акджамал, поворачиваясь к мужу спиной.
— Ты права: ты как всегда права, моя радость. Где уж мне разобраться в таком сложном хозяйстве! Но у меня так болит душа из-за твоей неудачи, что я, пожалуй, пойду сейчас поброжу по соседям. А вдруг услышу какую-нибудь новость для твоего утешения!
С этими словами Аннапилпил встал и вышел за дувал, а жена его, утомленная дневными трудами, прилегла на кошму, вся во власти своих безотрадных дум. Прошло минут двадцать. И вдруг за воротами раздался собачий лай, а затем до Акджамал донесся голос кузнеца:
— Пошла, пошла вон, негодная! — кричал Баллы-мулла, отгоняя собаку. — Аннапилпил! Позови своего пса!
Акджамал взвилась с кошмы и бросилась к воротам.
— Милости прошу, милости прошу, Баллы-ага! — вскричала она, отпихивая ногой собаку. — Входи, пожалуйста! Аннапилпила нет дома, но он скоро придет.
Акджамал усадила гостя, налила ему чаю.
Баллы-мулла, сняв галоши, ступил на кошму, принял из рук Акджамал пиалу и придвинул к себе поближе чайник.
— А где же твой муж, Акджамал-эдже?