Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник)
Шрифт:
Зато жена его, Тяджгуль, хотя и было ей всего-то сорок пять лет, уже увяла от забот и выглядела старше своего мужа.
Ханкули не любил утруждать себя и устроился сторожем на мельнице, а Тяджгуль усердно работала в поле и дома еще разводила шелковичных червей, готовила обед, ухаживала за скотиной. Все это, конечно, не молодило ее.
У них были сын и две дочери. Сын обзавелся семьей и отделился от них. А старшую дочь они давно уже выдали замуж. Осталась у них в доме одна младшая дочка Бахар.
Бахар вместе с матерью разводила шелковичных
Ханкули, надо сказать, был очень скупой человек. Когда Тяджгуль и Бахар сдавали коконы в городе или продавали ковры и привозили домой деньги, шелк, ситец на платья, они должны были все — и деньги и покупки — сейчас же сдать Ханкули для учета дохода и расхода. Такой уж закон установил Ханкули.
Он садился, раскладывал перед собой деньги и покупки и начинал считать, и если они потратили в городе полтора-два рубля на мороженое или на два чайника зеленого чая, он поднимал такой крик, как будто они промотали все его состояние.
— Как же так!.. Куда же вы дели? Тут не хватает полтора рубля!..
В тот день, когда Елли Одэ пировал с друзьями, в ресторане, в доме Ханкули произошло такое событие.
Рано утром Бахар и Тяджгуль аккуратно сложили в корзины голубоватые, желтые первосортные коконы и, надо сказать, сложили их немалое количество. Они собрали по восемьдесят килограммов с каждой коробки грены — так они умело и старательно выкармливали своих шелковичных червей.
Потом они сняли со станка только что сотканный превосходный текинский ковер, все это вынесли во двор, положили на колхозный фургон и поехали в город.
К вечеру они вернулись из города с пустыми корзинами и с мешком, туго набитым шелком-сырцом, четырьмя кусками красной домотканой шелковой материи на платье и ситцевыми тканями с яркими пестрыми цветами. В руке Тяджгуль держала платок, в котором были завязаны деньги.
Вернулись обе усталые, пыльные, но очень довольные и даже веселые.
Как только Тяджгуль переступила через порог дома, Ханкули сейчас же выхватил у нее из рук платок с деньгами и стал допрашивать, почем сдали коконы, сколько получили за ковер, сколько заплатили за материю.
При этом он проявил такую жадность и такую подозрительность, что даже Тяджгуль, и та удивилась, хотя она давно уже привыкла к таким допросам.
Когда Тяджгуль сказала ему, сколько они получили за коконы, Ханкули закричал:
— Да разве по такой цене сдают коконы?
— А по какой же? — закричала и Тяджгуль. — Сходи сам в город и спроси!
— Сходи!.. Чего теперь ходить, когда весовщик-то вас наверняка обвесил! А вы, дуры, поленились, конечно, пересчитать деньги! Дал вам кассир, а вы и поверили, завязали в платок… Он всех обсчитывает!
— Вот уж верно говорит пословица, — сказала Тяджгуль. — «Вору и развратнику кажется, что и все вокруг воры и развратники». Так и ты, Ханкули. Да что мы, ослицы, что ли, с Бахар, и у нас ни глаз, ни ума нет? Весовщик правильно взвесил… На наших глазах. Деньги и кассир считал и я считала. Да никто и не зарится на нашу копейку! Кому она нужна? Все своим трудам зарабатывают.
Ханкули сел на кошму, расстелил перед собою платок с деньгами, нахмурился, надул губы и, поплевывая на пальцы, стал считать. И это занятие целиком поглотило его всего.
Он считал с такой жадностью, что можно было подумать, что эти деньги он сам заработал, проливая кровавый пот, тогда как он не только не срезал и не принес ни одной ветки тутовника для червей Тяджгуль и Бахар, но даже ни разу не наточил и серпа. Тяджгуль и Бахар сами точили серп, хотя это вовсе не женское дело.
Ханкули сосчитал деньги и вдруг испуганно вытаращил глаза на Тяджгуль и закричал так, как будто его обокрали:
— А где же, где еще пять рублей? Куда ты их дела?
— Ай, Ханкули, да как тебе не стыдно? — сказала Тяджгуль. — Если б ты видел, сколько народу собралось сдавать коконы! Мы ждали, ждали своей очереди, жара, духота. А тут рядом открылась новая чайхана. Мы с Бахар выпили по чайнику чаю и съели по две пышечки. Потом Бахар захотелось мороженого, и она купила себе…
— Да что, вы умерли бы, что ли, без мороженого? — кричал Ханкули. — Чаю-то и дома могли бы напиться. Мотаете деньги зря! А к чему это все накупили? Зачем эти шелка и ситцы?
— Ну, а как же, Ханкули, — старалась успокоить его Тяджгуль, — дочка наша уже невеста. Сколько приходило сватов-то! А у нее нет ничего. Надо же ей приодеться. Вот я завтра скрою и сошью ей шелковое платье… Ведь она это сама заработала, своим трудам.
— Посмотрите, посмотрите на них! — не унимался Ханкули. — Мать и дочка сговорились по дороге, придумали себе оправданье! Тоже захотели в шелка наряжаться! Надо бы покупать что-нибудь подешевле. Нечего зря мотать!
— Как это подешевле? — от души возмутилась Тяджгуль. Она давно уже мечтала увидеть в нарядном шелковом платье свою красавицу дочку. — Мы-то с тобой уже прожили свое. На нас хоть мешок надень, никто не удивится. А у Бахар молодое сердце бьется. Ей замуж пора…
Ханкули весь передернулся, как будто его хлестнули кнутом.
— Замуж!.. Да что я, шелковое платье, что ли замуж выдаю? Дочь выдаю!.. Кто собирается жениться не на ней, а на платье, тот пусть и к двери не подходит!
Он запер деньги в сундук, сердито хлопнув крышкой, и вышел из дома.
Бахар слушала все это, но по древнему обычаю не проронила ни слова, хотя вся дрожала от гнева. И только когда вышел отец, она сказала матери:
— Когда же он наконец перестанет быть таким скрягой?
Тяджгуль горько усмехнулась.
— Э, дочка, он не перестанет скряжничать и не расстанется со своим сундуком, пока его не всунут в могилу. Я никому не говорю… Зачем его позорить? А сколько я от него вытерпела?
И она вытерла ладонью две крупные слезы, покатившиеся по морщинистым щекам.