Точки пересечения
Шрифт:
Милосердов крепко сжал сцепленные в пальцах руки. Внешне он выглядел спокойно, и это показалось Бирюкову неестественным.
По наблюдениям Антона, люди, подвергшиеся нападению вооруженных грабителей, как правило, очень долго не могли прийти в себя.
— Какие деньги требовал от вас парень? — опять задал вопрос Бирюков.
— Не знаю.
— Задолжали ему?
— Я совершенно незнаком с ним.
— Как он выглядел?
— Ростом — средний. Куртка нараспашку, джинсы, шляпа и… темные очки. Словом, типичный бандит. Цвет одежды,
Милосердов, видимо машинально, хотел показать Бирюкову цвет своих очков. На какой-то миг он приподнял очки, но, спохватившись, сразу водворил их на прежнее место. Однако Антон успел заметить, что на воспаленных веках Владимира Олеговича нет ресниц.
— Что с вашими глазами? — быстро спросил Бирюков.
— Говорю, электросварки нахватался.
— Так сильно, что даже ресницы сожгли?
— Это врачи так… лечили…
— Первый раз встречаюсь с таким лечением, — недоверчиво проговорил Бирюков, осененный внезапной догадкой: — Владимир Олегович, ведь это вы сожгли дачу Зоркальцева.
— Ошибаетесь, — очень-спокойно ответил Милосердов, но от взгляда Бирюкова не ускользнуло, как у того задрожали руки.
— В какой поликлинике лечили глаза? — пошел в наступление Антон.
Руки Милосердова задрожали сильнее:
— Какая разница?
— Сейчас позвоню, и врачи наверняка подтвердят, что у вас был ожог, — Антон протянул руку к телефону. — Так где лечились?
— Нигде не лечился, — вроде бы со злостью сказал Милосердов после долгого молчания. — А глаза на самом деле обжег… У костра, на рыбалке.
— Кто может подтвердить?
— Со мной никого не было. Разжигая костер, плеснул бензина…
— Зачем же об электросварке и врачах солгали?
— Неудобно было в собственной неловкости признаться.
Бирюков интуитивно почувствовал, что Милосердов изворачивается. Надо было действовать решительно. Антон молча набрал номер Шахматова. Услышав в телефонной трубке знакомый голос начальника отдела розыска, сказал:
— Виктор Федорович, звоню из квартиры Милосердова. Есть предположение, что около часа назад здесь побывал вооруженный грабитель. Приезжайте срочно со следователем и прокурором. Видимо, придется делать обыск…
— Не надо! Не позволю! — Милосердов внезапно вскочил с кресла-качалки и резко протянул руку к трубке, словно хотел вырвать ее у Бирюкова.
Антон отстранился:
— Почему не позволите? Дело очень серьезное, мы не самодеятельный спектакль разыгрываем.
— В моей квартире нечего искать! Ищите бандита, который хотел меня ограбить.
— Виктор Федорович, срочно приезжайте, — сухо сказал Антон и, положив трубку на аппарат, встретился взглядом с непроницаемыми очками Милосердова. — До приезда следственно-оперативной группы у вас есть время искренне рассказать всю правду. Поймите, что с вами не в бирюльки играют и что у юристов существует определение, называемое чистосердечным признанием…
Милосердов обмякше опустился в кресло. Какое-то время он в упор глядел на Антона. Затем его будто прорвало:
— Я действительно поджег дачу Зоркальцева. Из ревности поджег! Хочу жениться на Анжелике Харочкиной, а Зоркальцев роман с ней завел, увеселительные вечера стал на даче устраивать! У меня разум помутился, взял канистру с бензином… Когда поджигал, пламя опалило лицо. Я готов возместить Зоркальцеву причиненный ущерб. Все заплачу, все… — И заплакал по-детски, навзрыд.
Зрелище было не из приятных. Бирюков поморщился:
— Извините, не могу поверить в такую версию.
— П-почему?!
— Потому что вы не из тех людей, которые способны терять разум от ревности. Не тяните время. В чем истинная причина поджога?..
Милосердов уткнулся лицом в ладони, глотая слезы, обреченно выдавил:
— Таня Зоркальцева заплатила мне двести рублей. Она сильно ревновала Геннадия и попросила уничтожить дачу… Клянусь, это чистая правда.
«Удивительный тип. В погоне за деньгами ничем не брезгует», — подумал Антон и быстро спросил:
— Куда исчез Зоркальцев, знаете?
— Честное слово, не знаю. Последний раз он заезжал ко мне, не соврать бы… Одиннадцатого июня. Да, да! Одиннадцатого…
— Зачем?
— Чтобы купить… — Владимир Олегович показал рукой через плечо, — этот старинный гарнитур.
— Не сторговались?
Милосердов достал из кармана пижамы носовой платок и стал вытирать щеки под очками.
— Сторговались на семи тысячах. Геннадий утром свозил меня к нотариусу, чтобы заверить расписку в получении от него денег, потом привез деньги. Сказал, вечером пригонит за покупкой грузовик, но до сих пор не приезжает.
— В какое время он был у вас?
— К нотариусу мы ездили после девяти утра, а деньги Геннадий привез где-то… в двенадцатом часу.
— В машине с Зоркальцевым никого не было?
— Утром не было. А когда деньги привез, я машину не видел.
Бирюков обвел взглядом мебель:
— Не много ли семь тысяч за такое старье? Вы ведь сказали, будто за бесценок купили…
— Это же антикварные вещи! — Милосердов вроде бы оживился. — Семь тысяч — дешевизна. Вот Зоркальцев и уговорил меня уступить ему гарнитур. Он наверняка продал бы его в два раза дороже.
— Чтобы компенсировать убыток от пожара?
Владимир Олегович промолчал, и Антон снова спросил:
— Полученные от Зоркальцева деньги у вас?
— У меня.
— Покажите.
Милосердов очень тяжело, словно это стоило ему больших усилий, поднялся из кресла, втиснулся в узкую щель между инкрустированным шкафом и купеческим буфетом, дольше минуты что-то там передвигал и наконец, выбравшись оттуда, положил перед Бирюковым на стол семь денежных пачек, упакованных крест-накрест банковскими обертками. Одна из оберток была разорвана. Дрожащим пальцем Владимир Олегович указал на нее: