Точно по сценарию
Шрифт:
– В тот день он тоже с кем-то ссорился?
– Естественно. Кролику же никогда спокойно не жилось, ему везде надо было нос сунуть. Лично я с ним поцапался, не скрываю. Стулья мы, видите ли, не так поставили. Потом он еще с кем-то препирался. Но громче всех они ссорились с режиссером.
– По какому поводу?
– Понятия не имею, я не прислушивался. Они постоянно лаялись. Ты только следакам не сболтни, что Прохор и Кролик ругались перед спектаклем!
– Почему?
– Эй, все! – Мишка обратился к окружающим. – Молчать о том, что Кролик и Прохор перед спектаклем, как обычно, громко разговаривали!
– Да, характер у Кроля был своеобразный, – согласно кивнул Денис.
– В народе это называется «к каждой бочке затычка», – уточнила Люська.
– Как ни грустно, но точнее не скажешь. Только имей в виду, что Кролик во все встревал только на стадии разговоров. Он любил, что бы во всем была полная четкость и определенность. Каждый вопрос он должен был для себя прояснить. Но если лично его это не касалось, никуда не вмешивался и по-настоящему никому поперек дороги не становился. Во всяком случае, я не в курсе.
– Давай для начала каждый расскажет нам о том вечере, – зашептала Люська мне на ухо. – Кто что помнит, кто что заметил. Может, всплывет что-нибудь. Потом сориентируемся.
– Идет. Хоть время чем-то займем.
– Аленка, давай ты! – Люська приступила к актрисе. – Рассказывай, как было дело.
– Да как обычно, – пожала плечами Аленка. – Наша с Генкой сцена была основной. Мы ее сто раз репетировали. Особенно я. Мне ведь самой надо было поверить, в то, что я дала смертельный яд, а иначе, если я не поверю, зрители тоже не поверят. Зрителей не обманешь.
– Конкретнее! – потребовала Люська.
– Я налила для Кролика чай в чашку. Это был хороший чай, я его дома в термосе заваривала. Смесь черного чая с зеленым и с мятой, и с земляничным листом. Кролик что попало не пил. Чай в пакетиках вообще не признавал. Сами знаете, он в еде очень придирчивый был. Поэтому чай я из дома принесла. На репетициях-то я ему, когда пустую чашку подавала, когда – с минеральной водой. Но на спектакле так нельзя. Все должно было быть по настоящему, даже в мелочах.
– Это понятно. Что было дальше?
– Дальше я стала говорить текст, а сама представляла, как черная жидкость всасывается через стенку желудка в кровь и идет к ногам…
– Прямо от желудка к ногам? – фыркнула Галка.
– Ну да, ноги-то внизу, вот она туда и стекает.
– О! – Галка вслеснула руками. – Я же тебе во всех подробностях объясняла, как происходит всасывание, как по нижней полой вене кровь поступает в печень, где частично обезвреживается. И только потом…
– Объясняла, но это слишком сложно. Я на репетициях пока про печень представляла, вся энергетика терялась, действие провисало. А так я очень живо воображала. Вот он выпил яд. Вот яд стек в ноги и растворил мышцы. Вот из ног темный раствор поднимается вверх, вот разливается по рукам, по туловищу… Жуть, до сих пор, как представлю, так саму чуть не парализует.
– Анатомический кретинизм, – вздохнула Галка.
– А где находился твой термос с чаем?
– На сцене, в кухонном шкафчике. Я его еще перед спектаклем зарядила. А
– Значит, к термосу никто подобраться не мог.
– Почему же не мог? – это вступила Ксения.
Она изображала привидение. И залезала везде. И в шкафчики во все нос совала. Проверяла, как ее доченька ведет хозяйство.
– Но термос я не открывала и ничего в него не подсыпала, честное слово. Кстати, Вазген с Мустафой тоже постоянно слонялись по сцене и по залу. Тоже могли куда угодно залезть, никто бы и не заметил.
– Могли-то, могли, – Мишка стукнул себя ладонью по лбу. – И даже, кстати, залезли. Да только в термосе вашем ничего такого не было, кроме чая, конечно.
– Откуда знаешь?
– Попробовал.
– Как?
– Когда?
– Да еще в начале, до того, как нас уволили. Мы же на сцене как бы работали. То поддоны перетаскивали, то рулоны с обоями. А то – линолеум. Еще софиты эти…. На репетициях-то их не включали. Я взмок весь в своей робе. Жажда замучила. А за кулисы никак не отойти. Мы с Вовкой на сцене должны были чудить. В кулисе режиссер стоял. Когда я ему знаками показывал, что надо горло промочить, он мне кулаком грозил. Вот я и пошарил по шкафчикам. Вдруг, думаю, кто минералки бутылку забыл, да хоть воду для цветов. Я уже на все был согласен. Наткнулся на этот термос и налил себе чашечку. Горячо, правда. Ну, ничего, я поставил чашку на подоконник и потихоньку отпивал.
– Молодец, – режиссер похлопал Мишку по плечу. – Ты был очень органичен.
– Спасибо, Прохор. Будешь тут органичным, когда от жажды помираешь.
– Но кто-то мог получить доступ к термосу еще перед спектаклем, – глубокомысленно заявила Лизка.
– Перед спектаклем?
– Ну да, я этот термос видела, он на подоконнике стоял.
– Да, он же тяжеленный был. Виктор его на машине подвез.
– А говоришь, сама дома заваривала.
– Заваривала дома, сама. Говорю же, он тяжелый был. Виктор позже на машине подвез.
– А я видела, как в обнимку с этим термосом Анька Кроликова заходила, – не унималась Лизка.
– Куда заходила?
– За сцену.
– Ага, а говоришь, Виктор привез. Алена, ты путаешься в показаниях.
– Ну да, говорю. То есть, ничего я не путаюсь. Привез Виктор. Перед входом встретил Анечку. И передал термос ей.
– Зачем? С какой стати здоровенный мужик передаст тяжелый термос с горячим чаем тощей фотомодели, которая себя-то еле носит?
– Что бы самому не заходить. Он же с маленьким Витюшкой был, тот бы сразу пищать начал, что к мамочке хочет. Я бы переживать начала, а мне надо было на роль настраиваться. А так он через Анечку передал. Она его на подоконник поставила, а я после в шкафчик на сцене убрала.
– А до того термос спокойно стоял на подоконнике.
– Спокойно стоял.
– И кто угодно мог воспользоваться случаем и подсыпать отраву.
– Перед спектаклем, конечно, мог. Но не воспользовался.
– Откуда такая уверенность?
– Да оттуда, Лизавета, блондинка ты наша, что потом Мишка этот чай дегустировал.
– А, ну да, извините…. А может, он и не дегустировал.
– Как это?
– А так. Чашечка-то после спектакля полная была. Я же ее потом в туалет отнесла, помыла.