Тогда в Иудее…

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться,

и нет ничего нового под солнцем.

Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое";

но это было уже в веках, бывших прежде нас.

Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в Иерусалиме.

Martis dies, hora quarta diei

Глава

1

Ала 1 эдуев 2 медленно поднималась по узкой каменистой дороге, ведущей от Иопии к Иерусалиму. Ала была сформирована из новобранцев в Лугдунской Галии, недалеко от города Новиодуна, и должна была нести службу в провинции Белгика, но то ли по воле цезаря Тиберия, то ли по какой-то еще причине ее отправили за море, в Сирию, в качестве ауксилии 3 двенадцатому легиону 4 . Правитель Сирии Публий Помпоний Флакк решил послать алу в Иудею, префект 5 которой без конца жаловался на недостаток солдат, на непокорность и даже враждебность местного населения, на постоянную угрозу со стороны арабов, науськиваемых парфянами. Прибывшая в Кесарию ала должна была двигаться на границу, но префект провинции Иудея Понтий Пилат распорядился отправить конников прежде в Иерусалим, чтобы усилить римский гарнизон на время иудейского праздника. Сначала ала двигалась по удобной приморской дороге, проложенной еще в незапамятные времена, а у Иопии вынуждена была повернуть на восток. У небольшого городка Аримафея дорога, извиваясь, пошла вверх и стала похожа на горную тропу, зажатую меж зарослей кустарника, над которыми высились зеленые зонтики пустынной акации.

Помня об инсургентах 6 , трибун 7 , командовавший алой, выделил головной дозор из двадцати всадников. Командовать им он поручил молодому офицеру. Отряд уже миновал подъем, переночевал на хребте и сегодня, по мысли трибуна, должен был к шестому часу дня достигнуть города иудеев.

Впереди арьергарда на гнедом, как у всех эдуев, жеребце ехал молодой офицер. Постоянно оглядываясь по сторонам блестящими от возбуждения глазами, он хотел увидеть и запомнить все: бледно-розовое небо, сияющий край восходящего солнца, тонкие ветви дрока, усыпанные желтыми цветами, стук копыт по каменистой тропе, запах пота. Все это казалось ему очень важным, потому что со всем этим начиналась для молодого офицера иная, взрослая жизнь – жизнь солдата. И начало этой жизни надо было запомнить как можно подробнее, чтобы потом рассказать внукам. Как и все юноши, молодой офицер считал, что будет жить долго, очень долго: смерть в бою казалась ему чем-то мифическим, хотя отец его, трибун девятнадцатого легиона, погиб, когда юноше было четырнадцать лет, а дед, который и воспитывал молодого офицера, потерял руку в битве при мысе Акций.

Юношу звали Марк Рубеллий. Рубеллии – плебейский род, после Союзнической войны получивший земли в Апулии на берегу реки Ауфидус. Сам не зная почему, Рубеллий вдруг вспомнил эту реку, зеленую воду, на восходе отливавшую розовым цветом, омут недалеко от виллы, куда он приходил рано утром ловить рыбу, держа в руке ивовый прут с леской, сплетенной из конского волоса, и костяным крючком. Он садился на плоский камень, забрасывал крючок с наживкой и терпеливо ждал, когда задрожит кончик ивового прута. Сколько радости испытывал Марк, когда удавалось вырвать из воды серебристое дрожащее тело рыбы и уложить его на серый песок! Правда, рыба всегда попадалась мелкая. Он так ни разу и не поймал крупной, но мелочь он приносил домой. На вилле раб-повар тщательно чистил ее, выбирал даже самые мелкие кости и пек пирожки – любимое лакомство деда.

Потом ему вдруг вспомнился отставной гладиатор 8 по имени Дагон, которого дед нанял для обучения Марка.

– Мужчина должен уметь владеть мечом, – говорил дед. – Рим держится на двух столпах: мече и законе. Еще покойный Марк Тулий из Арпина делил квиритов 9 на людей меча и людей тоги 10 . Мы, Рубеллии, всегда служили Риму мечом. Ты тоже Рубеллий, как твой отец, как все твои предки, – значит, и твой долг служить Городу мечом. А как можно служить тем, чем не умеешь владеть? Никак. Вот твой учитель. Слушайся его, как меня. А ты, Дагон, учи его, как учил тебя твой ланиста 11 , – без жалости и снисхождения.

Дагон – в прошлом гладиатор, фракиец, 12 – действительно великолепно владел мечом, поэтому он не просто сохранил жизнь, но и после одного из боев получил деревянный меч и статус вольноотпущенника. Он поселился на вилле и, помня наставления деда, не жалел Марка: будил его затемно, заставлял поднимать тяжелые камни и часами стоять, держа на вытянутой руке тяжелый деревянный меч, выструганный из дубовой доски. Но после уроков фехтования, к вечеру, Марк снова стоял, зажав между коленями мешок, набитый мелкими камнями. Это упражнение его заставлял делать уже дед, который сидел напротив в кресле и объяснял юноше, что воин должен иметь сильные ноги. Если доведется служить в кавалерии, то конем во время боя лучше управлять ногами, сжимая ему бока, тогда обе руки будут свободны для боя. Дед разрешал отпускать мешок только тогда, когда солнце скрывалось за лесистыми вершинами гор, поэтому Марк падал на ложе и засыпал, точно проваливался в темную яму, забывая про ноющую боль в руках и коленях. Однако постепенно тело Марка наливалось силой и приобретало необходимую ловкость, мускулы каменели.

– Ты не думай, – говорил старый гладиатор, – за тебя тело должно думать. Ты еще и подумать не успел, а оно уже все сделало.

Марк слушал Дагона, а когда тот отпускал его отдохнуть, уходил в подвал, который располагался рядом с виллой. На виноградниках выращивали белый виноград москате, из которого делали сладкое вино. Самые отборные кисти не срезали до поздней осени. Закутанные в мелкие сетки от птиц, грозди ждали первых холодных дней, когда легкий заморозок превращал воду в льдинки, оставляя нетронутым сладкий сок. Тогда рабы срезали гроздья и тащили корзины, наполненные виноградом, к давильне. Рабы почти бежали, сгибаясь под тяжестью корзин. Нужно было успеть – не дать ледяным кристалликам растаять прежде, чем ягоды лягут под пресс. Такое сладкое вино особенно ценили матроны, живущие в Риме, поэтому виноградники приносили старому Рубеллию неплохой доход. В подвале было прохладно. Свет, падавший из двух небольших окон, освещал дорожку, выложенную белым песчаником, и огромные амфоры, до половины закопанные в песок. Марк садился на выступ стены, прислонившись к ее грубо обработанным камням, впитывал их прохладу и думал, точнее, мечтал. Он уже давно решил стать солдатом, как его отец и все те Рубеллии, чьи восковые маски висели над алтарем ларов 13 , включая и Гнея Рубеллия – гастата 14 , погибшего в битве при Каннах, и, согласно семейной легенде, до конца защищавшего от иберийцев раненого Луция Эмилия Павла. В полумраке подвала ряды амфор казались мальчику фалангой то македонян, то иберийцев, то совсем уж неизвестных нервов, которые, как было написано в свитке Геродота, во время битвы превращались в волков.

Юный Марк мечтал о дальних походах, о землях массагетов 15 . Про них он читал в другом свитке. Читать и писать молодого Рубеллия научил грек, больше похожий на сирийца или иудея, который в небольшом городке Эгерия содержал школу. Туда Марка отвозил раб-тудертанец 16 , ставший его педагогом. Он запрягал гнедого мула в легкую повозку – цисиум, сажал мальчика рядом с собой, и они ехали до города по широкой сельской дороге мимо пирамидальных тополей и виноградников. Школа располагалась в небольшом доме, который учитель арендовал у местного торговца вином. Это была большая комната, где мальчики из свободных семей обучались счету, письму и греческому языку. Школа была для Марка отдыхом от утомительных упражнений, и потому он учился охотно, был в числе первых учеников. Однажды во время урока грамматики учитель вдруг встал со своего сиденья и торжественным голосом, подняв руку кверху, произнес:

– Сейчас мы, дети, запишем фразу, которая должна стать для вас руководством на пути жизни: «Dulce et decorum est pro patria mori!» 17 .

И как мягкий воск легко запечатлевает изображение, так душа юного Марка впитала и сохранила чеканную медь этих звенящих слов. Так же она впитывала и поучения деда.

Вечером, когда солнце опускалось за деревья и двор виллы наполнялся прохладой, дед располагался на широкой каменной скамье перед парадным входом и, посадив рядом с собой внука, рассказывал ему о походах, в которых довелось участвовать, о мужестве и терпении простых легионеров.

– Помни, – говорил дед, – мы, римляне, – великий народ. Великий потому, что для каждого из нас нет ничего важнее Рима. Наша жизнь принадлежит Риму, потому что Рим – это мы. Мы создали этот великий Город, а Город создал нас, научил нас жить, дал нам понятие чести, которого не знают другие народы. Для настоящего квирита честь – это выполнение своего долга. Мы, Рубеллии, служили Риму мечом, и ты будешь служить ему мечом, сражаться там, куда тебя пошлют. И драться храбро, чтобы не опозорить род. Помни, Марк: я стар, отец твой погиб, и совсем скоро на тебя ляжет забота о чести рода Рубеллиев.

Тропа пошла под уклон, потом она повернула в сторону Иерусалима. За поворотом показались белеющие сквозь зелень кустарника плоские крыши не то большой деревни, не то маленького городка. По приказу Марка всадники остановились, поджидая основную колонну. Когда та приблизилась, Марк тронул коня, обогнул передовое охранение – два десятка запыленных, как кустарник на обочине, всадников – и приблизился к группе офицеров.

Впереди ехал командир алы, устало горбясь под военным плащом. За ним следовали примпил 18 Пантер, присоединившийся к але в Кесарии, и второй трибун – такой же молодой, как и Марк, выходец из некогда влиятельной патрицианской семьи Коммониев, но со временем потерявшей свое влияние и сохранившей только память о славных, но, увы, далеких временах. Командовал алой старый служака – потомок храброго центуриона 19 , воевавшего с кельтиберами 20 под началом Тиберия Семпрония Гракха. За свои заслуги и раны, обезобразившие лицо, он получил землю около небольшого городка Илурциса, который после присвоения ему статуса муниципия 21 стал именоваться Гракхурием. Город стоял на берегу одного из притоков Эбро. Река была достаточно полноводной, и бывший цетурион Гай Фундарий решил, что, кроме полей пшеницы, неплохо было бы вложить собранные за время службы деньги и в какое-нибудь доходное дело. Он потратил военную добычу на строительство двух речных барж-каудикариев и вступил в гильдию лодочников. Его сын имел уже четыре каудикария. А когда молодой Гай Фундарий, следуя семейной традиции, уходил служить, его старший брат управлял уже хозяйством, в котором было двенадцать больших барж.