Токио не принимает
Шрифт:
Руки. Мягкие нежные руки ангелов. Они терпеливо впитывают в себя огонь. Кладут прохладную ткань на его голову. Вытирают горячий пот под мышками и на ступнях ног. Тихо движутся рядом, колыша воздух. Льют живительную влагу ему в горло.
Спустя некоторое время он понимает, что тело начинает дышать.
Ноздри раздуваются, грудь волнуется.
Возможно, удастся открыть глаза.
Вокруг все еще темно. Он лежит на матрасе, постеленном на полу. В некотором отдалении видно небольшое отверстие – неровное, каменистое. За ним сплошное небо. Когда глаза привыкают к темноте, становятся видны каменные стены. Все ясно, это пещера.
У входа появляется освещенный огнем силуэт. Клаус понимает, что перед ним женщина с большой лопатой водной руке, а в другой – да что ж это такое? – четыре или пять мертвых птиц с зажатыми в кулаке хвостами. Она похожа на старуху, подвигается очень живо. Кладет лопату на землю и подходит к Клаусу. Даже в слабом свете видно, как горят её голубые глаза на фоне оранжевого платка, повязанного на голове.
– А, проснулся. Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, хорошо.
– Ты был на грани жизни и смерти, мой друг! Еще бы немного и… Повезло, что я нашла тебя. Очень повезло. А вот стервятникам ничего не досталось. Они уже готовились к праздничному пиру. Ты походил на кусок старого твердого мяса, когда я принесла тебя сюда три дня назад.
К своему стыду Клаус вдруг понял, что лежит практически голый, в одних трусах. Он поспешно закутался в простыню.
– Одежда бы тебе не пригодилась. Ты, похоже, городской человек. Вы иногда ведете себя безрассудно. Отправляетесь в путь и совершенно не заботитесь о последствиях. Наверное, вас не учат, как функционирует тело.
– Спасибо, что выручили меня. Я вам очень благодарен.
– Мы знаем, как помочь людям, страдающим от жары. С нами, местными жителями, такое тоже нередко случается. Тела устроены одинаково – что у селян, что у горожан. Хотя я знаю, вы думаете иначе.
Она опустилась на стул возле матраса, положив птиц на колени. Поставила ноги на маленькую табуретку и начала энергично выщипывать перья.
– Поешь сегодня немного мяса. Ты очень ослабел. Вот я поймала нескольких овсянок.
Пещера была убогой, но чистой: деревянный шкаф, набитый одеждой, стоял у одной стены, рядом с ним – два стула и стол, у входа аккуратно разложены разнообразные стальные кастрюли. Полотенца и простыни висели на веревках, натянутых у другой стены. Рядом висела его грязная и мятая рубашка. На полу стоял ноутбук.
– Так ты из Германии? Немец… А лежишь здесь, возле моего дома, без сознания под палящими лучами солнца. Каких только чудес на свете не бывает!
С этими словами женщина продолжала ощипывать птиц, вырывая все перья до единого, прежде чем бросить голую тушку в стальной котел. Ступни её торчали перед глазами Клауса, и он стал пристально рассматривать их. Пальцы скошенные, костлявые, кожа лоснится, блестит и как бы прошита темными линиями. У него вдруг возникло странное ощущение, будто ступни ног женщины повисли в воздухе и покачиваются. Он пристально смотрел на старуху и никак не мог избавиться от навязчивого чувства: что-то ненормальное творится с его психикой, надо показаться врачу.
И тут пришло озарение. Клаус понял, что качается не женщина, а мерцает, скользит и легко движется в слабом свете стена за её спиной, покрытая жужжащим одеялом из розовых бабочек, соединяющихся тысячами крыльев в огромный живой коллаж, будто бы вытканный на замечательном красочном ковре. Иногда бабочки перелетали в поисках свободного места среди множества сородичей, поднимаясь высоко вверх и с высоты выбирая себе подходящее пристанище. Он смотрел на это чудо и видел, как в пещеру влетают новые бабочки и присоединяются к радужному гобелену.
– Ты заметил наших бабочек. Они создают красивые шторы, правда?
– Никогда не видел ничего подобного. Не знаю даже, к какому виду они принадлежат. Ведь в природе нет розовых бабочек.
– Тут ты сильно ошибаешься, немец. Ближайшие кусты покрыты куколками. Как только выводятся бабочки, они все прилетают сюда.
Быстрым и точным ударом ножа женщина отсекла голову одной из птиц и подержала тушку над миской, пока стекала кровь. Клаус старался смотреть в сторону.
– Расскажи-ка о себе, немец. Ты богат?
Вопрос сбил его с толку. Он не знал, что ответить.
– Наверное, солнце слишком сильно напекло тебе голову. Только сдастся мне, что ты богат. Откуда у тебя деньги?
Клаус усилием воли пытался заставить себя думать о своей жизни, которая сейчас представлялась ему далекой и нереальной.
– Я картограф. Собираю информацию о всяких отдаленных местах мира, а потом продаю ее.
Женщина бросила птицу в кровавую лужу, откинулась на стуле и захохотала.
– Ты шутник, немец! – воскликнула она. – Разве карты не сообщили тебе о том, что летом в Анатолии царит страшная жара? Что в этих краях нещадно палит солнце и совсем нет воды? Прежде чем ехать сюда, тебе следовало бы собрать информацию! Ты ведь чуть не умер из-за её отсутствия. Не смеши меня, мой розовый друг. Картограф!…
Она вновь взяла в руки птицу, одним ловким движением вырвала из нее все внутренности и бросила их в миску. Потом быстро начала орудовать ножом, который так и ходил, сверкая лезвием, в её натруженных умелых руках. Кровь продолжала капать, и у Клауса опять закружилась голова. Он взглянул на ряд выпотрошенных и ощипанных птиц и в изнеможении откинулся на подушку. Каменная опора над его головой пришла в движение.
– Дайте мне воды, – промолвил он слабым голосом.
– Вы, горожане, прямо как дети, – говорила старуха, чуть ли не на руках вынося его из пещеры. Она усадила Клауса возле отверстия в скале, дала ему кружку с водой, которую он тотчас жадно выпил, и сбрызнула его голову.
Головокружение прошло. Кауфман встал, сделал глубокий вдох и осмотрел отверстие, из которого лилась такая чистая и прохладная вода.
– В скале есть источник.
– Какое пустынное место, – тихо сказал Клаус, оглядываясь по сторонам. Перед пещерой скалы расступались, давая место равнине, поросшей кустами и небольшими деревьями. – Здесь ничего нет.
– Ошибаешься, немец. Повсюду растут оливковые деревья, я выращиваю здесь овес, овощи и держу коз. В моей пещере летом довольно прохладно, а зимой очень тепло. А там внизу – видишь? – стоит твоя машина. Можешь ли ты поверить в то, что я одна притащила тебя сюда наверх? Такая худая слабая старуха?