Токио не принимает

Дасгупта Рана

Клаус стоял, глядя на свой покинутый автомобиль, «Как же близок от смерти я был!» – подумал он.

Женщина окинула его взглядом.

– Знаешь, а ты красавчик. У тебя светлые глаза, темные волосы и борода. С такой внешностью ты можешь легко сойти за турка. Только ты, конечно, немец. Богатый, красивый немец. Даже интересно.

Клаус не мог понять, на что она намекает.

Спустя два дня Кауфман полностью пришел в себя и собрался продолжить путь. Машина завелась, однако он решил отказаться от поездки на юг и вернуться назад в Анкару. Отправиться решил сразу же после заката солнца, прихватив с собой запас воды, хлеб и сыр.

– Если автомобиль доехал

сюда по страшной жаре в дневное время, то он легко покроет то же расстояние прохладной ночью.

– Хочется верить. Однако перед отъездом мне надо бы спросить тебя кое о чем.

Они только что поужинали жареными баклажанами, сидя у входа в пещеру. Солнце принимало более спокойную оранжевую окраску.

– До сих пор я ничего не говорила тебе о своей любимой дочери Дениз. Она молода, красива и мечтает увидеть дальние страны. Я скоро стану совсем старой и слабой и не хочу, чтобы она оставалась здесь, где жизнь зависит от того, пойдет дождь или нет. Поверь мне, приятель, было время, когда мы тоже чуть не погибли. Нам приходилось жевать горькие стебли растений, чтобы хоть как-то утолить жажду. Тогда весь урожай высох и превратился в пыль. Позволь же мне объявить цену, которую ты должен заплатить за гостеприимство: я хочу, чтобы ты приютил у себя в доме мою дочь. Возьми её в жены.

Лицо Кауфмана ожесточилось.

– Старуха, не думаю, что это удачная мысль. Я не тот человек, который может стать хорошим мужем для твоей дочери.

– Сначала взгляни на нее, немец, а потом скажешь, нравится она тебе или нет.

Девушка стояла перед ними – откуда она только взялась? – освещаемая лучами заходящего солнца. Клаус приложил руку к глазам, чтобы рассмотреть её лицо, но видел лишь голубой халат и длинную черную косу, которая спускалась по груди до самого пояса.

– Она не говорит, однако не беспокойся, ибо её слова будут звучать в твоей голове.

Солнце слепило Клауса, и он не мог различить черты лица девушки. Вернулось головокружение. Анатолийское плато, простирающееся перед ним, издавало тихий стон, который таило в себе в течение жаркого дня. Кауфман боялся произнести неуместные слова.

– Но как я провезу её в Германию? Даже если я куплю билет на самолет, твоя дочь не сможет полететь со мной, так как у нее нет визы, разрешения на въезд в страну и на пребывание в ней. Есть ли у нее вообще паспорт?

– У Дениз ничего нет. Во всем мире вряд ли найдется хоть клочок бумаги, на котором запечатлено её имя. Но это не твоя проблема. Я сама позабочусь о том, чтобы доставить ее.

Мысли все еще путались в голове Клауса, и он, не отдавая себе до конца отчета в своих действиях, согласился на предложение старухи.

– Теперь уезжай, немец. Солнце уже село. А мы с Дениз помечтаем о будущем. Я дам ей последний урок, после чего мы попрощаемся, ибо я сомневаюсь, что когда-либо увижу дочку вновь. Границы нечасто открываются для таких людей, как мы. Очень скоро она будет с тобой. Заботься о ней. Я навечно сохраню в памяти твое лицо, немец.

Кауфман сел в машину, в последний раз окинул женщин взглядом и уехал. Трясясь и подпрыгивая на сиденье, пробираясь по бездорожью к шоссе под небом с клочковатыми облаками пурпурного цвета, он слышал тихий голос, который нашептывал ему: «Прощай, карта моего мира. И знай: мои руки охлаждали тебя, когда ты спал. Они вскоре последуют за тобой».

Картограф жил в большом доме в центре лесистой местности, в зеленом предместье под названием Оффенбах. Дом построил в девятнадцатом веке богатый и эксцентричный купец, который пытался воссоздать средневековый немецкий дворец. Постройка имела величественный вход с массивной деревянной дверью и скошенными водосточными трубами в виде уродливых фантастических

фигур. За толстыми непроницаемыми стенами тянулись коридоры, вдоль которых находились почерневшие от копоти свечей ниши. В одном из углов была встроена высокая башня с бойницами, увенчанная конической крышей с ржавым флюгером наверху.

Клаус добавил кое-что свое к фантазиям богача. В нишах он установил жидкокристаллические экраны, на которых без конца воспроизводились видеозаписи горящих свечей и керосиновых ламп. Они светили, совершенно не коптя и не пачкая стены. Солнечные лучи в окна не попадали, присутствовало лишь бледное свечение плоских экранных панелей, на которых сменяли друг друга чудесные, фантастические и в то же время совершенно натуральные пейзажи. Это могли быть покрытые снегом немецкие сосны, скопированные с картин художника Каспара Давида Фридриха, или мирная сцена у реки Ганг, где полуодетые люди спят под пальмовыми деревьями. Порой появлялся городской пейзаж, изображающий мечети и дворцы, за окнами которых томные красавицы гарема играли на музыкальных инструментах и нежились в своих золотых клетках. Однако этим дело не ограничивалось: скрытые акустические системы доносили в зал звуки меняющихся миров, и Кауфман читал утреннюю газету и потягивал кофе под шум дождя, стучащего о листья деревьев, или под нежную мелодию китайского уличного музыканта. Картины на стенах также являли собой чудеса компьютерной графики. Изображения в тяжелых позолоченных старинных рамах в течение дня менялись. Более того, Клаус мог подать словесную команду, вмиг убрать пейзажи или натюрморты и осмотреть при помощи сотен скрытых камер любой уголок своего огромного дома. Картограф хвалился, что у него в доме больше мониторов, чем во всей стране Сьерра-Леоне.

Вскоре по прибытии из Турции Клаус с энтузиазмом занялся привычной работой, стараясь выкинуть из головы все, что случилось с ним за границей. Вечерами, оставаясь в большом доме, он вздрагивал при малейшем шорохе, ожидая, что в любой момент дверь откроется и перед ним предстанет деревенская турчанка. Порой он мог часами смотреть на монитор камер слежения; однако из ночи в ночь никто посторонний не появлялся в доме, и вскоре он начал убеждать себя в том, что девушка уже никогда не приедет к нему. Старуха по-своему умна, но есть вещи, о которых она понятия не имеет. Знания деревенских жителей о мире довольно ограниченны. Как может простая девчонка из турецкой провинции добраться до Франкфурта?

Вскоре происшествие в Анатолии стало казаться Клаусу чем-то нереальным и похожим на сон. Какое-то время розовая бабочка с обтрепанными крыльями, выпавшая из одежды, лежала у него на серванте как ежедневное напоминание о случившейся с ним истории. Но однажды служанка вытерла её вместе с пылью, уничтожив тем самым последние малоприятные воспоминания. «Ничего этого вообще не было, – решил он про себя как-то ночью. – Такого в природе не бывает».

Проходили недели, месяцы. Кауфман путешествовал: Сингапур, Мадрид, Йоханнесбург. Он подписал очень выгодный договор с угольной компанией, собирающейся использовать его карты для изучения местности, вычисления затрат на транспорт и рабочую силу на различных участках. Жизнь возвращалась в прежнее русло.

Однажды в поздний час, когда картограф готовился ко сну, раздался стук в дверь. На пороге он увидел стоящую под дождем и промокшую насквозь Дениз. Пораженный картограф застыл на пороге, не в силах отвести взгляд от девушки. Он не верил своим глазам.

Можно мне войти?

Губы Дениз не двигались, она пристально смотрела на него голубыми глазами, однако её голос прорезал поток его мыслей словно свет фонаря в тумане. Наконец Клаус пришел в себя и шагнул в сторону, приглашая войти в дом.