Толчок восемь баллов
Шрифт:
Тут светлейший углядел, как Воронцов-Дашков поморщился.
— Не извольте морщиться, князюшка! И почитайте за благо, что мы сегодня имеем информацию, которая завтра бы могла свалиться нам как снег на голову!.. Так вот, граф Бенкендорф получил шифровку из Вены: к нам едет австрийский инженер Отто Франц фон Герстнер. Он же чех Антонин Франтишек. Без всякого «фон», фамилия та же. Он намерен представить государю проект устройства в России железных дорог и передвижения по оным при помощи паровых машин.
— Кошмар! — Все, кроме Потоцкого, были потрясены сообщением.
— Александр
— А нам-то что? — беззаботно удивился Потоцкий.
— Нам?! — возмутился Ментиков. — Да наше с вами акционерное общество почтовых колясок и дилижансов имеет от извозного промысла более ста миллионов рублей в год! И железные дороги Герстнера попросту лишат нас этого дохода! Это вы можете понять, граф?!
— Если разорятся владельцы постоялых дворов — с кого вы будете получать отчисления? — спросил Бутурлин.
— Боже мой… Погибнут мои конные заводы!.. Овес и сено катастрофически упадут в цене… — вздохнул Воронцов-Дашков.
Да что там овес! Вылетят в трубу все придорожные питейные заведения! Трезвость станет нормой жизни, и мы только на этом потеряем миллионов пятьдесят!., — ужаснулся Татищев. — А его величество так падок до всяких новшеств!
— Австрийца нельзя допускать до государя ни в коем случае! — вскричал Татищев.
— Правильно! — сказал светлейший. — Мы должны купить Герстнера. Купить и отправить его с полдороги обратно в Австрию с деньгами, ради которых он наверняка и прибыл в Россию! Это единственный способ сохранить доходы нашего акционерного общества. Так что придется раскошеливаться, господа!
— Я готов. — Потоцкий выложил на стол банкнот.
— Что это? — брезгливо спросил светлейший.
— Сто рублей!
— Щедрость графа не уступает его уму, — заметил Татищев.
— Сто тысяч надо собрать!!! — заорал Меншиков на Потоцкого. — И эти деньги Герстнеру повезете вы, граф! Сегодня же! Сейчас же!.. Вы помчитесь ему навстречу, вручите ему деньги и объявите наши условия! И проследите за его возвращением!..
Застряла пролетка Герстнера в непролазной грязи. Да не одна, десятка полтора — и телеги с грузами, и коляски, и дилижансы… Крики, ругань, ржание лошадей! Где мужик? Где барин?..
По колено в грязи, Герстнеру помогает толкать пролетку молодой человек очень даже приятной наружности.
— Эй, как тебя?! Погоняй, сукин кот! Заснул? — кричит он кучеру и командует Герстнеру: — Поднавались!.. Не имею чести…
— Отто Франц Герстнер. Инженер… — задыхается Герстнер.
Молодой человек, по уши в грязи, хрипит от натуги:
— Отставной корнет Кирюхин Родион Иванович.
— Очень приятно… — любезно сипит грязный Герстнер.
Упрямо ползет пролетка по раскисшей колее. А внутри с босыми ногами сидят Герстнер и Родион Иванович — отогреваются при помощи дорожного штофа.
Герстнер распаковал баул,
Родион Иванович в восторге.
— Боже мой! Антон Францевич! Да я всю жизнь мечтал о таком деле! Да я из кожи вылезу!.. Наизнанку вывернусь!.. Это же грандиозная идея!!!
Схватил двумя руками гравюру с паровозом, впился в Герстнера горящим глазом, сказал торжественно, словно присягу принял:
— Вы без меня, Антон Францевич, здесь пропадете. А я клянусь вам служить верой и правдой во благо России-матушки, для ее процветания и прогресса.
Истово перекрестился и поцеловал гравюру будто икону…
Карета графа Потоцкого с лакеем на запятках катила по дороге.
В карете граф открыл ларец, оглядел толстую пачку ассигнаций в сто тысяч рублей, вынул из ларца добрую треть и спрятал ее в задний карман камзола…
Уютно закопавшись в придорожный стог, Тихон Зайцев проследил за пролеткой Герстнера и Кирюхина в подзорную трубу, вынул бумагу, чернильницу, гусиные перья и стал писать донесение: «Сикретно; его сиятельству графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу. Сего дни, апреля девятого числа в екипаж господина Герстнера поместился отставной корнет Кирюхин Родион сын Иванов двадцати шести лет от роду. По части благонадежности упомянутого Кирюхина…»
Герстнер и Родион Иванович обедали в придорожном трактире.
Неподалеку, за угловым столиком, Тихон хлебал щи, слушал.
— Шестнадцатилетний корнет… Мальчишеский восторг! Подъем чувств! — говорил Родион Иванович. — «Души прекрасные порывы…» Долой! Ура!.. «Свобода нас встретит радостно у входа…»
— О, вы поэт, — вежливо заметил Герстнер.
— Это не я. А как начали вешать за эту «свободу», как погнали в тюрьмы да в Сибирь… До смерти перепугался! Счастье, что меня тогда по малолетству не сослали, не вздернули. И понял я — кого «долой»? Какая «свобода»? Сиди и не чирикай. Разве в этом государстве можно что-нибудь… Да оно тебя, как клопа, по стенке размажет!..
— Ах, Родион Иванович…
— Просто Родик.
— Ах, Родик! Как я вам сочувствую!
Но Родик успокоительно подмигнул ему:
— Отдышался, огляделся… Батюшки! А ведь государство тоже не без слабостей!.. И оказалось, что если эти слабости обратить в свою маленькую пользу — и у нас можно жить очень припеваючи!
— Чем же вы сейчас занимаетесь, Родик? — спросил Герстнер.
— Путешествую, как видите. Скупаю мертвые души, исключительно для положения в обществе. Чтобы иметь достойное реноме. Изредка в провинции принимают за ревизора… Время от времени представляюсь внебрачным сыном великого полководца Голенищева-Кутузова… Сюжеты из собственной жизни за умеренную плату уступаю многим литераторам. Посредничаю… Но все в пределах правил. В рамках государственных законов, кои необходимо знать досконально!