Толчок восемь баллов
Шрифт:
— Железные дороги помешают коровам пастись, а курам нести яйца!.. Отравленный паровозом воздух будет убивать пролетающих над ним птиц… Сохранение фазанов и лисиц станет более невозможным! Дома по краям дороги погорят, лошади потеряют всякое значение! Сей способ передвижения вызовет у путешественников появление болезни мозга… Эту же болезнь получат и зрители, взирающие на такое передвижение со стороны!.. И вообще путешествие будет страшно опасным, так как в случае разрыва паровоза вместе с ним будут разорваны и путешественники!..
Тут Герстнер поднялся
— А все-таки она вертится…
И так захлопнул за собой дверь, что мелко изорванные клочки письма в защиту его железных дорог, подхваченные порывом сквозняка, поднялись в воздух, словно стая снежинок…
Так же спокойно Герстнер пересек набережную и с окаменевшим лицом стал раздавать свои личные вещи: Ролику — брегет, Маше — медальон, Тихону — тощий бумажник…
Скользнув по их лицам отсутствующим взглядом, Герстнер влез на парапет, прижал к груди проект и рулон чертежей, вздохнул и сказал хрипло:
— Прощайте. Мне незачем больше жить. — И бросился в темные воды Невы.
— Федя!!! — резко крикнула Маша.
Доивший козу Федор снизу увидел летящего над собой Отто Франца фон Герстнера и мгновенно поймал его в свои могучие объятия, не дав ему достигнуть губительных невских вод.
Наверное, Герстнер истратил слишком много душевных сил, чтобы умереть достойно, и теперь, будучи лишенным возможности отойти в мир иной, рыдал, кричал и бился в истерике:
— Не хочу жить… Не хочу! Варвары!.. Варвары!..
Пиранделло прижимал его к широкой груди, шептал по-бабьи:
— Ну, будя… Ну, уймись, Антон Францыч… Будя…
— Антон Францевич! Миленький, родненький!.. — причитала Маша. — Жизни себя решить — грех-то какой!.. Все будет хорошо! Вот увидите.
— Манечка знает, что говорит… — лепетал испуганный Тихон.
— Успокойтесь, Антон Францевич! — кричал Родик. — Немедленно успокойтесь!..
— Хорошо, — вдруг сказал Герстнер, лежа в руках Пиранделло. — Я останусь жить. Но пусть погибнет мой проект. Он никому не нужен.
Герстнер дрыгнул ногами и швырнул в воду чертежи и проект.
— Пиранделло! Держи Антона!!! — завопил Родик. Одновременно в воздух взвились четыре тела, одновременно в воду шлепнулись Родик, Маша, Тихон и коза Фрося…
В апартаментах Герстнера на протянутых веревках сушилась мокрая одежда спасателей, чертежи, эскизы.
Завернувшись в скатерть, как в тунику, Маша проглаживала утюгом чью-то мокрую рубаху.
У жарко натопленной печи сушилась обувь, грелся голый Тихон в одной набедренной повязке. Его кремневый пистолет пеньковыми веревками был приторочен под левой подмышкой точно также, как через полтораста лет станут носить оружие тайные агенты всего мира…
Коза Фрося, укутанная в армяк Пиранделло, лежала на узкой софе, что-то жевала, трясла мокрой
Босоногий Родик в халате на голое тело нервно расхаживал:
— Стыдно, Антон Францевич, и недостойно интеллигентного человека!.. Сегодня ваша жизнь и ваш проект уже принадлежат…
— Российской империи, — вставил дрожащий Зайцев.
— А ты вообще молчи! Не умеешь плавать — нечего в воду прыгать! — разозлился Родик.
— Все прыгнули — и я прыгнул, — виновато пробормотал Тихон.
— Вы талантливый инженер, Антон Францевич!..
— Очень плохо в России жить инженеру, — простонал Герстнер.
— Эх, Антон Францыч, — вздохнул Пиранделло. — А кому на Руси жить хорошо?
— Как ты сказал, Пиранделло? — удивился Родик.
— А чего я такого сказал?! Чуть что — сразу Пиранделло!..
— Я здесь совсем недавно, а уже заметил, что существование в России окружено такими стеснениями… — слабым голосом проговорил Герстнер.
— Что каждый лелеет тайную мечту уехать отсюда куда глаза глядят, — подхватил Родик. — И заметьте, Антон Францевич, дело вовсе не в политической свободе, а просто в личной независимости, в возможности свободного передвижения, в обычном выражении естественных человеческих чувств…
Зайцев в панике заткнул уши, закричал тоненько:
— Я этого не слышал, господа! Вы этого не говорили!..
— Ой, да не верещи ты, инакомыслящий! — поморщился Родик. — Будто на облаке живешь…
Маша поплевала на утюг.
— Родион Иваныч! Тихон!.. Золотце вы мое! Чем друг с дружкой собачиться — подумали бы, что дальше делать.
Тихон неуверенно почесал в затылке:
— Есть, конечно, один человек. Он и по нашему департаменту проходит, и с Алексан Христофорычем на короткой ноге. Он слово скажет — на всю Россию слышно. Но… Очень любит это самое… Туг не грех и сброситься…
Тихон подошел к столу, развязал нагрудный кожаный мешочек и вынул оттуда несколько смятых ассигнаций. Герстнер пораженно приподнялся на постели. Тихон сказал:
— Вот. Все, что есть.
— Откуда это у тебя? — насторженно спросил Пиранделло.
— Премия, — с милой гордостью ответил Тихон.
— За что?! — вскричал Родик.
— За вас, — скромно улыбнулся тайный агент.
Герстнер потерял сознание и упал на подушки.
Следующим утром Родион Иванович вел под руку редактора и издателя «Северной пчелы» Фаддея Бенедиктовича Булгарина.
— Ах, Фаддей Бенедиктович! Вы же не только светоч российской словесности, но и рупор передовой общественной мысли…
— Вы мне льстите… Однако чем могу служить?
— Вы, конечно, наслышаны о проекте Герстнера?
— В общих чертах, — осторожно сказал Булгарин.
Родик достал из кармана конверт, протянул его Булгарину:
— Вот здесь письмо, объясняющее выгоды устроения железных дорог. Мы льстим себя надеждой, что если к этому наброску вы приложите хоть частицу своего тонкого ума и высокого таланта — эта штука станет посильнее, чем «Фауст» Гете!