Только хорошие умирают молодыми
Шрифт:
— Так вот, у нас с ней были дети. Мы же размножаемся быстрее вас, Музыкант. Только вы их уже убили.
Это «только вы их уже убили» прозвучало нечеловечески спокойно. Впрочем, какого еще спокойствия стоило ожидать от крысы, даже говорящей и рассуждающей о любви? Но тем не менее Флейтист, только что поразивший Олега тем, как эмоционально он говорил о любви, произнес эти слова серым, скучным, будничным тоном. Были дети. Теперь нет. Убили.
— Да, — точно так же монотонно и безжизненно повторил он. — Уже убили. Три дня назад. У нас было место — туда собирали всех маленьких, кормили их, за ними приглядывали, пока родители заняты делом. Мы, конечно, испытываем родственные чувства совсем
— Я слышал про это, — сглотнув слюну, сказал Олег. — Сожгли огнеметами.
— Да, — глухо повторил за ним Флейтист. — Сожгли огнеметами. Представляешь, Музыкант, мне их жалко. Как ты думаешь, это нормально для крысы, даже ходящей на задних лапах и говорящей, — испытывать жалость?
Они замолчали. Музыкант вновь представил себе эту картину: гудящее полотнище пламени, взметнувшееся от пола до потолка, разделившее комнату на две части, отрезавшее беспомощных, визжащих от смертельного ужаса, старающихся забиться куда угодно от неумолимо надвигающегося адского жара маленьких тварей. Они мечутся, захлебываются дымом. Вонь паленой шерсти, а потом — горелого мяса, и они пылают, катаясь по полу огненными клубками… Они до последнего хотят, чтобы хоть кто-нибудь их спас, но никто не приходит на помощь, и они умирают…
Настанет день, и мы убьем их всех. Это назовут победой, и так оно на самом деле и будет. Я не расскажу ему о том, что проход к крысиным детским садам был обнаружен теми, кто за мной следил. Никогда не расскажу. Хотя… Он ведь и сам умный. Судя по тому, что он не предъявляет мне обвинений, что это я разведал какие-нибудь тайные ходы крыс, он мог бы догадаться, что их отыскали те, кто следил за мной. Отчего бы ему не предположить, что за его знакомым-человеком станут следить, — ведь, по словам Флейтиста, он старался понять человеческую психологию, сам образ мыслей своих противников. Может ли быть, что он на самом деле настолько ненавидит своих сородичей, использующих разум, великолепный и ничего не стоивший им дар, для того чтобы лучше пожрать и трахнуть побольше самок? Неужели Флейтист догадывался о возможности слежки, но промолчал, предпочел пожертвовать своими детьми только ради того, чтобы мы, выиграв войну, истребили то в крысином племени, от чего мутит его: стремление жить за чужой счет, набивать карманы, ставить жратву и спаривание самыми главными целями в жизни, тащить к себе все, до чего дотянутся лапы? Кто бы нам помог выжечь это все в нас самих… Нет, я не спрошу у Флейтиста, насколько мои догадки соответствуют истине. Оставлю их при себе. Есть вопросы, ответов на которые я знать не хочу.
— Я не виню тебя, — бесстрастно сказал крыс, нарушив тишину. — Я действительно позвал тебя на разговор не ради мести. Да, мы пошли в рейд в ваш тыл, чтобы отомстить, чтобы убить как можно больше ваших, пока сами не сдохнем. Я бы с удовольствием добрался до вашего детского сада — есть же у вас что-то в этом роде? Сыграл бы человечьим детям песенку на флейте. Да, им бы понравилось! Они бы танцевали и водили хоровод, а потом я бы ставил их на подоконник, по одному, и велел прыгать вниз. И мучился бы от того, что месть, какой бы сладкой она ни была, изначально лишена всякого смысла. Это хорошо, что вы оказались у нас на пути. Меня стоило остановить.
— А где остальные? Ты же сам сказал, что мы перебили только передовой дозор.
— А, — крыс махнул лапой, — я им велел возвращаться. Сказал, что дальше пойду один. Про тебя наплел ужасов. Сказал, что есть у людей один боец — ну просто зверь. Убивает десяток наших одним взглядом. После того как вы столь решительно взялись за дело нашего истребления, большинство моих сородичей готово поверить во что угодно.
После холодного повествования о том, что сделал бы Флейтист, доведись ему попасть в детский сад, его последние слова казались откровенным издевательством.
— И дальше что? — спросил Музыкант. — О чем ты хотел со мной поговорить?
— Возможно, ты не поверишь, — отозвался крыс и как-то неуверенно задергал подбородком, — но я хочу попросить тебя о помощи.
Если бы Доцент мог слышать сейчас наш разговор, он бы пристрелил меня не задумываясь, сказал сам себе Олег. Конечно, ведь что может быть страшнее — человек, помогающий крысе. Самому страшному врагу, с которым когда-либо стакивалось человечество. Твари, с родичами которой у нас идет война на выживание. Но… Я ведь уже помогал ей однажды. Тогда, когда все началось. Там, ночью, на площади, возле клумбы с астрами. Пропади он пропадом, этот гуманизм! С ним жить только сложнее становится! Чего мне стоило тогда убить эту хвостатую подделку под человека?
Значит, цена была достаточно высока, если той ночью, когда мы сошлись врукопашную у клумбы с астрами, я отказался ее платить.
Флейтист терпеливо ждал.
— Чего ты хочешь от меня? — беспомощно спросил Музыкант. — Ну давай. Проси. Я же не могу убить тебя, скотина ты эдакая. Рука не поднимается.
— Извини, — бесстрастно сказал крыс. — Я не хотел. Но так получилось. Скажи, Музыкант, ты действительно думаешь, что люди и крысы могут только враждовать? Что между нами никогда не может быть мира?
— Ты такие вопросы задаешь… — Олег провел рукой по волосам, откинул упавшую на глаза прядь. — Я не пророк, я будущее предсказывать не умею. А что?
— Очень хотелось бы, знаешь ли. В общем, дело в том… Есть другие. Похожие на меня. Нет, они не умеют играть мою музыку. И не умеют говорить на вашем языке. Но они думают, как я. Или почти как я. Они не хотят быть просто крысами. Они стараются осознать свое предназначение, понять, зачем им дан разум, что за сила подняла их на один уровень с людьми. Не хотят они быть мерзкими тварями, жрущими все, до чего могут дотянуться, не желают совокупляться при первой возможности, рвать глотку слабым и ползать на брюхе перед сильными. Это что-то вроде тайного общества. Катакомбная церковь. Ранние христиане… Представляешь себе?
— Смутно.
Музыкант не первый раз сталкивался с тем, что Флейтист знает историю и культуру человечества лучше него. Он уже к этому привык и считал такое положение дел нормальным: в конце концов, говорящий крыс считал это делом своей жизни и неплохо в нем преуспел.
— Ладно, не в этом суть. Суть в том, что мы тоже хотим жить. Что бы я ни говорил, Музыкант, про то, что я устал, что мне все равно, что пусть все летит кувырком в самый ад, — это вранье, отчаянное вранье. Потому что на самом деле жить хочется, если можно выразиться так, до смерти.
Он заглянул своими глазами-бусинками в глаза Олега, и в его взгляде на самом деле читалась неприкрытая страсть выгрызть себе дорогу из любой ловушки, прорваться сквозь любую преграду, разбиться в кровь, но задержаться еще немного на этом свете, приказав себе не думать о цене.
— Но так случилось, что вы побеждаете. И может выйти так, что очень скоро никого из нас не будет. Не только той серой массы, которую вы так ненавидите, но и тех редких особей, что могли бы отказаться от противостояния с вами. Уйти в сторону. Лишь бы им дали жить, оставаясь самими собой и никому не мешая. Музыкант, помоги нам выжить.