Только моя
Шрифт:
— А кто вам сказал, что я образцовая женщина?
— Я сама, — призналась Джессика. — При полной поддержке Вулфа.
— Господи боже мой! За что ж меня так?
— По сравнению со мной вы образец.
Глаза Виллоу как-то задорно сверкнули.
— У вас была длинная и трудная дорога. Наверное, она и подействовала на вас так… Не говоря уж о Вулфе… Я никогда не видела его таким колючим.
— Может, чашка чая поможет, — вздохнула, сама того не замечая, Джессика.
Виллоу в ответ произнесла нечто вроде того, что, если дать ему по мягкому месту, это поможет больше.
— Добродетельные
Карие глаза Виллоу вновь загадочно сверкнули, и она разразилась смехом.
— Возможно. И возможно, что добродетельных жен и не вынуждают думать таким образом.
Передняя дверь открылась и закрылась. Мужчины более не могли слышать, о чем шел разговор, но догадывались, что его предметом были манеры Вулфа.
Или их отсутствие…
Через несколько минут Вулф закончил развьючивать лошадь и издал продолжительный вздох. Услышав это, Рейф улыбнулся.
— Я вижу, замужество нисколько не укоротило язычок Вилли, — сказал Рейф, ослабляя подпругу. — Она может забодать человека, если вознамерится. Единственное, что она делает лучше, — это бисквиты.
Вулф крякнул.
— Конечно, — продолжал Рейф, снимая седло с лошади, — если человеку что-то принадлежит, он с этим не церемонится.
Вулф хотел было возразить Рейфу, но тут же отвернулся. С седлом на одном плече и спальным мешком на другом Рейф вышел из конюшни.
Глубоко вздохнув, Вулф огромным усилием воли обуздал свой гнев. Он привез Джессику на ранчо именно для того, чтобы убедить ее, насколько она непригодна для роли жены американца, а отнюдь не для того, чтобы демонстрировать, насколько он суров к ней. Получилось наоборот. Он уже понял это.
Как понял он и то, что его план заставить Джессику дать развод работает. Медленно, но верно, день за днем, час за часом, минута за минутой уменьшалась ее уверенность в том, что она выиграет у Вулфа битву характеров.
«Я не устану быть твоей женой.
Нет, ты устанешь».
С каждым вздохом Джессики они все ближе подходили к тому моменту, когда она вынуждена будет признать свое поражение и освободить обоих от жестокой ловушки — брака, которого не должно было быть.
Вулф надеялся, что Джессика сдастся скоро. Очень скоро. Потому что он не знал, сколько еще сможет мучить своего эльфа. Он никогда не ощущал чужую боль так сильно, как сейчас. Это было гораздо хуже, чем причинять боль себе, потому что свою боль он давно научился преодолевать. С тех самых пор, когда понял, что для многих его индейская кровь поставила его вне рамок цивилизованного общества. «Дикарь…»
Но не было сил перенести боль, которую Вулф причинял Джессике. Но когда боль перейдет предел, Джессика прервет этот фиктивный брак между аристократкой и полукровкой-индейцем.
Ничто из этих горестных размышлений не отражалось на лице Вулфа, когда он занимался лошадьми, или позднее, когда он вошел в дом и обнаружил, что Джессика спит в роскошной спальне. При рассеянном дневном свете, который просачивался сквозь муслиновые шторы, она казалась почти воздушной. И сейчас, когда она спала, непреклонная воля, которая удивительным образом таилась под этой нежной оболочкой, никак не проявляла себя, и не было даже намека на твердость, которая скрывалась за этими утонченными чертами.
Вулф задумчиво смотрел на прозрачную кожу Джессики и темные круги под глазами. Сейчас он не мог даже представить себе, чтобы у нее хватило сил встать или, более того, бросить вызов ему, когда гораздо более сильные мужчины уже давно признали бы партию проигранной.
Невольно ему на ум пришло воспоминание. Холодный весенний день и разлив реки. На куче мусора голубоглазый волчонок с переломанной спиной. Рыча, он ощетинился на Вулфа, готовый защитить себя зубами, которые не знали ничего, кроме материнского молока. Он прокусил Вулфу руку до кости. Но Вулф все-таки убил его — убил сразу, чтобы прекратить мучения.
Усилием воли Вулф постарался отогнать это воспоминание и освободиться от холодка, который оно принесло. Он не собирался причинять физические страдания Джессике, а тем более убивать ее. Ловушка, в которую они оба попали, была не столь безысходной, как куча мусора, на которой пришлось убить волчонка. Она раскроется мгновенно, лишь только эти побледневшие уста произнесут всего одно слово.
Развод.
Вулф оторвал взгляд от Джессики и стал искать место, куда бы деть чемоданы и меховые одеяла, которые он принес. Дальний угол был бы подходящим, но он уже занят детской кроваткой. Рядом с ней находилась другая крошечная мебель, ожидающая появления на свет нового поколения Блэков.
Мысль о том, как бы он ожидал своего ребенка, пронзила Вулфа, словно молния, оставив после себя мрак. Он поставил чемоданы и повернулся, собираясь уйти. Проходя мимо кровати, он внезапно остановился, как будто что-то его задержало.
Джессика пошевелилась и передернулась от холода, который пока еще господствовал в доме. Все же, хоть ей и было холодно, она не проснулась. Она свернулась клубочком, словно понимая, что даже во сне должна рассчитывать только на собственное тепло, ибо никто о ней не позаботится.
«Джесси… Проклятье, что ты делаешь с нами? Отпусти меня, пока я не совершил что-нибудь такое, о чем нам придется жалеть до смертного одра…»
Мягкое меховое одеяло опустилось легко, как вздох, на Джессику. Вулф подтянул его до подбородка, полюбовался великолепием ее волос на фоне блестящего меха и бесшумно вышел из комнаты.
— Почему меня зовут Рено? — повторил он вопрос Джессики.
— Господи, — спохватилась Джессика, отрываясь от тарелки с аппетитной едой, приготовленной Виллоу. — Может быть, это бестактно с моей стороны — задавать такой вопрос? Я еще не очень хорошо знаю ваши обычаи.
Рено улыбнулся. Ярко сверкнули зубы на фоне черных усов, хотя и не столь ярко, как зеленые глаза, обрамленные такими густыми ресницами, которым позавидовала бы женщина. Как у Виллоу и Рейфа, глаза Рено были чуть раскосые, почти кошачьи. Но, в отличие от Виллоу, в Рено не было ничего женственного. Он был крупным и крепким, как Рейф.
И, подобно Рейфу, Рено был очарован нежным британским эльфом, чьи зеленые глаза сверкали, как изумруды, а правильный, несколько холодноватый английский акцент находился в противоречии с пламенем, которое пряталось в ее роскошных волосах.