Только на одну ночь
Шрифт:
Антону я сейчас дала несколько иной статус. Но формально не удержала даже его. И… Нет, я не видела решения этой проблемы словами, категорически.
— Это вышло случайно, правда.
Я бы и хотела объяснить ему, что у меня просто не получается. Что я бы и хотела взять и закрыть эту страницу, пойти дальше, но тоска тащила меня на дно, давила, не давала нормально дышать и лезла, лезла во все щели моей души. И я не могла вот просто так взять и не вспоминать Его, потому что без него моя жизнь будто потеряла ось и я категорически не знала, куда я сейчас качусь. Все в ту же бездну, нужно подумать.
— Не оправдывайся.
Антон все-таки сел и, подняв с пола джинсы, надел их. Уходить он вроде не собирался, ибо джинсы натянул на голую задницу, но находиться рядом со мной ему явно было не комфортно.
— Строго говоря, я от тебя ничего не ждал, ты мне ничего не обещала, — фальшивость его бесстрастности зашкаливала. Вышел — и пропал, затих, потерялся где-то там в тишине моей квартиры. И темнота окутала меня, будто намекая, что стоит ему уйти — и я останусь уже наедине с собой, с пустотой, и с болью. Это было паршиво — использовать для дальнейшей жизни такой вот эмоциональный костыль, искать спасение от одной боли в этих новых странных даже не отношениях, так, одной локальной войне, то и дело скатывающейся в горизонтальную плоскость. Но ведь я же получала удовольствие от этой войны, так? Получала. И от горизонтальной плоскости в общем-то тоже. И сейчас — я не буду Антона удерживать, я не буду дёргаться, если он снова вернется к своим девочкам из списка, я всего лишь усмехнусь и прижгу ссадину на душе спиртом, а потом пойду дальше. Но если он хочет продолжать… Возможно, я не так уж и против. Мне с ним неожиданно неплохо. Он давал боль, он давал секс, он давал возможность с ним воевать, выплескивая копящуюся в груди горечь. И терять это все только потому, что я сама лузер и умудрилась накосячить — я не хочу.
Антон нашелся на моей кухне, стоял себе и курил у приоткрытого окна, пуская табачный дым в темное звездное небо. Я прижалась лбом к широкой спине. Вот так не так пусто. Большой горячий медведь, прости меня. Знаю прекрасно, что нифига приятного не чувствуешь, когда вот такое происходит.
— Не уходи, — это я произнесла и виновато, и просяще. Мне действительно этого не хотелось. А он имел право, ага.
— Да толку, — Антон выдохнул это почти с ненавистью. — Чтобы завтра снова караулить тебя у подъезда? А я буду. Ты хуже белой горячки.
Что я могла на это сказать? Только “прости”, и оно-то вышло какое-то неловкое. Это же было почти признание. И я в него даже слегка поверила.
— Простить… — тихо повторил Антон, и я поняла, что нет, это вряд ли. Впрочем иначе и быть не могло. Доминанты не прощали, Доминанты воспитывали. Хм.
Когда мои пальцы сжались на пряжке ремня Антона, он не шелохнулся. Но промолчал, не остановил, будто ждал именно этого. А вот когда я вытянула ремень из шлевок — Антон напрягся. Будто не ожидал. А чего ожидал? Что я сама потащу его в постель, чтобы там убедить, что у меня на уме только он? А вышло ли бы это искренне? И помогло ли бы? Было бы достаточно?
А так…
Ремень я вложила в его ладонь.
— У меня вечность не было наказаний, — сообщила со вздохом, — поэтому болевой порог подрасхлебался, много не выдержу. Стоп-слово “лотос”. Ремень — бьет сильно, ощущение от этой боли меня не прет, так что воспитательный эффект будет что надо.
Ну вот собственно и все. Больше мне сказать нечего и предложить в общем-то тоже. Если это его не устроит — увы, придётся, значит, ему как-то взять и пережить.
Кажется, на пару минут Антон перестал дышать. И вообще не двигался ни единым мускулом, так и стоял, с недонесенной до рта сигаретой.
— Я тебе не предлагал этого, — тихо выдохнул он, разворачиваясь и глядя прямо на меня. Руки сжались на моих плечах, я инстинктивно подалась к нему ближе, стремясь оказаться поближе к его коже.
— А я предлагаю, — пожала плечами я. — Ты же хочешь, так?
Он снова не ответил, но я по глазам видела — он хотел. И я, подчиняясь этому взгляду, чуть отстранилась и опустилась все-таки на колени у его босых ног. Существовали негласные правила игры, и я их нарушила, значит, должна понести наказание.
Антон сжал ремень в пальцах плотнее, глянул на меня сверху вниз, а потом… потом тихонько застонал и уселся на пол, оказываясь на одном уровне со мной.
Честно говоря, я на это встряла. Я первый раз видела такую реакцию. Я же более чем открытым текстом предложила отношения с темой, я бы не отказалась познакомиться с Антоном в качестве Верхнего, тем веселее было бы нарываться, а он… Его не прельщает быть моим Верхним? Ну знаете ли…
— Ты чокнутая, — прошептал Антон. — Ты по-настоящему чокнутая.
— Но ведь это тебе компенсирует, — я пожала плечами, — по-настоящему. Так почему нет?
— Я не он, — отрывисто откликнулся Антон, прямо глядя на меня. — Не твой Алик. Не Твоё Все.
Мир на секунду задержал дыхание, а потом выпустил воздух вместе с болью одним хриплым выдохом.
— Быть им и не нужно, — произнесла я, выдержав его взгляд. — Я не ищу второго Алика. Мне достаточно Антона.
— Ты меня почти не знаешь, — Антон недовольно скривил губы, запрокидывая голову и прикрывая глаза.
— Я за тебя замуж не собираюсь. И долго, счастливо и трое детей мне от тебя не нужно. А в том, что мне нужно — я готова тебе довериться.
— Зря, — его голос звучал отрешенно, и вообще было ощущение, будто он не со мной разговаривал, а собственный смертный приговор зачитывал. — Я ведь ни разу не Антон, Свет.
Глава 20. Признающийся
Света открыла рот. Потом закрыла его, явно пытаясь сообразить сама, но кажется, такой идиотской интриги даже такая умница как она не могла придумать. Ну… На то Эд и сделал ставку в свое время.
— Это как? — наконец сдалась девушка. — Не Антон? Ну и кто ты в этом случае? Или тебе просто не нравится, когда во время сессий к тебе обращаются по имени?
Эд прикрыл глаза, выпустил из пальцев ремень и отодвинул его в сторону подальше. Он бы и хотел сделать вид, что все так просто.
Что у Светы отлично получалось — так это взрывать мозг. Так, чтобы он растекался тонким слоем по внутренним стенкам черепной коробки. Сегодня — аж дважды.
Первый раз практически вероломным: «Прости меня…», когда Эд секунд десять затыкал в себе ненависть к собственному отцу. В конце концов, именно отец вот этой безумной хрустально-прозрачной верной любви действительно заслуживал. А Эд… Ну да, ему как и всегда, с его-то алчным эгоизмом хотелось забрать самое лучшее себе, вопреки тому, что ему-то как раз это лучшее не светило изначально.