Только никому не говори. Сборник
Шрифт:
Дмитрий Алексеевич говорил с отчаянием и страстью, словно все случилось только что и милосердное время не успело смягчить боли. Со вчерашнего вечера я ждал встречи с ним и с Анной Павловной — Анютой — и готовил наводящие вопросы: все-таки сильно задела меня эта история. Он пришел первый — и никаких подходов не понадобилось. Едва Павел Матвеевич после долгого молчания закрыл глаза, старый друг, сидевший на его койке, отвернулся от больного и наши взгляды встретились.
Тонкое молодое лицо. Наверное, некрасивое, слишком худое,
— Вот, Лексеич, — бухгалтер ткнул в меня пальцем; мой сосед простоват, да не прост: иронический ум и свои «подходы». — Вот тут писатель у нас интересуется насчет друга вашего: как, мол, довели человека?
— Вы знаете? — спросил художник. — Вы уже слышали?
— Я мало что знаю.
— Я тоже. Вот уже три года занимаюсь этим делом. Июль, — он задумался. — И полная тьма. Заинтересовались?
— Очень.
— Ну что ж, я к вашим услугам. Человеку со стороны, наверное, виднее.
— Следователь был тоже человек со стороны.
— У меня к нему никаких претензий. Наверное, сделал все, что можно. Однако вы писатель.
— Я не детективщик.
— Тем лучше. Не соблазнитесь проторенными тропинками. А воображение — великая сила, правда?
— Правда. Коли оно есть.
Дмитрий Алексеевич засмеялся.
— Вот и себя, кстати, проверите: есть оно или нет. Согласны? Располагайте всеми моими данными.
Уговаривать меня не надо было, я спросил:
— С чего бы вы начали?
— С воскресенья третьего июля. Мы в последний раз, как оказалось, собрались вместе в Отраде. Мы — это Павел и его жена, его дети, его зять, некий юный Вертер — Машенькин поклонник — и ваш покорный криминальный слуга: Дмитрий Алексеевич Щербатов, — он слегка поклонился.
— Иван Арсеньевич Глебов, — в свою очередь представился и я. — О каком это зяте вы упомянули?
— Муж Анюты.
— Значит, она замужем?
— Была. Они развелись через полгода после случившегося.
— Интересно. Из-за чего?
— Анюта подала на развод. Больше я ничего не знаю. Итак, мы собрались в Отраде, обедали, пили чай с вишневым вареньем… стол в саду, самовар на кремовой скатерти, плетеные стулья и гамак… Много смеялись, купались, рощи и луга, и Свирка… присели на крыльцо перед дорогой, чтобы в последний раз взглянуть друг на друга, — и расстались навсегда, — он замолчал.
— Дмитрий Алексеевич, вы ведь, кажется, художник?
— Красиво говорю? Это что — когда-то я был и вовсе неотразим.
— Вы и сейчас хоть куда, — сказал я, и это была правда.
— Правда? Сорок шесть. Павел старше меня на четыре года.
— Да ну?! — дружно воскликнули Василий Васильевич, Игорек и я, и посмотрели на изможденного старика с крупной, породистой головой, сизо-белой гривой, волевым, что называется, подбородком и кроткими детскими глазами.
— А я вот все еще хоть куда, — Дмитрий Алексеевич усмехнулся горько… или едко. — Ладно, давайте без красивостей, по протоколу.
Вот список действующих лиц, который я составил после ухода художника (их данные к моменту преступления).
Павел Матвеевич Черкасский — хирург, сорок семь лет.
Любовь Андреевна — его жена, музыкантша, не работала по болезни, сорок три года.
Анна — его старшая дочь, школьная учительница (русский язык и литература), двадцать два года.
Мария — его младшая дочь, 21 сентября должно было исполниться восемнадцать лет.
Борис Николаевич Токарев — муж Анны, математик-программист, тридцать лет.
Петр Ветров (юный Вертер — прозвище, данное художником) — бывший одноклассник Марии, ее ровесник.
Дмитрий Алексеевич Щербатов — друг семьи, художник, сорок три года.
Маруся с Вертером собирались поступать в МГУ на филфак. Анюта должна была готовить сестру к экзаменам и вообще опекать, пока родители находились в Крыму… Кстати, как Люба не хотела ехать в санаторий, будто что-то предчувствовала. Вечером того же воскресенья я отвез их во Внуково… у меня машина… заодно подбросив в Москву Бориса с Петей. Сестры остались одни.
Место действия (из моего блокнота). Небольшая дача в саду. Вход с веранды. Коридор, куда выходят три двери. Налево комната Анюты, окно на улицу. Прямо — спальня родителей окнами на юг. Направо дверь в кухню, полутемную, поскольку единственное окно выходит на веранду. На кухне печка и люк, открывающий вход в погреб. Туда ведет лесенка, высота погреба около двух метров, электричество не проведено. За кухней комната Маруси — светелка, как ее называли, позднейшая пристройка. Окно в задней стене дома. Таким образом, Анюта ночью была отделена от сестры тремя дверями: своей, кухонной и дверью в светелку.
Соседи. Слева и справа (юг и север) находятся соответственно дачи Нины Аркадьевны и Звягинцевых. Нина Аркадьевна, пенсионерка, живет на даче все лето, встает в шесть утра, ложится около девяти. С ее участка просматривается только небольшое пространство между калиткой и фасадом дачи Черкасских. Справа, с участка Звягинцевых (муж, жена и ребенок), можно сквозь зелень сада увидеть вход в дом, то есть крыльцо и веранду. В будни эти соседи бывают в Отраде редко. Однако в среду вечером, накануне исчезновения Маруси, Звягинцев после работы, в восьмом часу, приезжал полить огород. Он видел свет на кухне у Черкасских: свет падал из окна, выходящего на веранду. И Нина Аркадьевна и Звягинцев со среды на четверг ночевали в Отраде, они благополучно спали и ничего подозрительного не видели и не слышали. Никакими данными о причастности соседей к исчезновению Марии следствие не располагает.