Только один год
Шрифт:
Тут Лулу заговорила о том, что хотела бы увидеть Париж, а у меня остались деньги от летних выступлений, которые мне особо больше и не были нужны. И стоя на этом лондонском вокзале, я подумал, ну и ладно, может, именно это мне и суждено: я знал, что Вселенная больше всего любит равновесие, вот передо мной девчонка, которая хочет в Париж, и вот я, который хочет куда угодно, лишь бы не возвращаться в Амстердам. Как только я предложил ей отправиться туда вместе, баланс был восстановлен. Нутряной страх исчез. И в поезде, который вез нас в Париж, я почувствовал такой же голод, как и обычно.
Лулу на экране плачет. Я представляю
Фильм идет, а во мне все растет желание, тоска и раскаяние, множатся размышления насчет того дня. Во всем этом нет никакого смысла, но почему-то от этого понимания становится только хуже, и эти неприятные чувства подступают все ближе и ближе, до тех пор, пока от них уже никуда не скрыться. Я еще глубже засовываю руки в карманы и делаю дырку.
– Черт! – восклицаю я неожиданно громко.
Лин смотрит на меня, но я делаю вид, что увлечен фильмом. Пианист играет крещендо, Лулу флиртует с Джеком-потрошителем и, одинокая и разбитая, приглашает его к себе. Она думает, что это любовь, но потом видит нож, ну а дальше вы знаете. Он сделает то, что и всегда. Не сомневаюсь, что она и обо мне так же думает, и, возможно, имеет на это право. Фильм оканчивается неистовой музыкой. А потом повисает тишина.
Парни с минуту сидят молча, а потом начинают говорить все одновременно.
– И все? Так он ее убил? – спрашивает Брудье.
– Это же был Джек-потрошитель с ножом, – отвечает Лин. – Не индейку же он ей рождественскую разделывал.
– Ну и ну. Одно скажу, скучно не было, – говорит Хенк. – Уиллем? Эй, Уиллем, ты с нами?
Я вздрагиваю.
– Да. Что?
Кажется, что все четверо смотрят на меня уже слишком долго.
– Ты в порядке? – наконец спрашивает Лин.
– Да. Все отлично! – с улыбкой отвечаю я. Она кажется такой неестественной, что шрам стягивает лицо, как аптечная резинка. – Пойдемте выпьем.
Мы спускаемся вниз и заходим в кафе, в котором полно народу. Я заказываю пиво на всех, а потом до кучи еще и jenever. [24] Ребята смотрят на меня странно, хотя я не пойму, просто из-за того, что я решил напиться, или потому, что я за все плачу. Они уже знают о моем наследстве, но думают, что я буду бережлив, как всегда.
Я выпиваю рюмку jenever, а потом берусь за пиво.
– Ого, – говорит Вау, двигая ко мне свою рюмку. – Я kopstoot [25] не буду.
24
Женевер – голландская можжевеловая водка.
25
Копстут – коктейль из крепкого алкоголя и пива.
Я глотаю и его порцию.
Друзья молча смотрят
– Ты точно в порядке? – с какой-то несвойственной ему нерешительностью интересуется Брудье.
– Естественно, почему бы и нет, – jenever делает свое дело, согревая меня изнутри и сжигая воспоминания, ожившие в темноте.
– У тебя умер отец. Мать уехала в Индию, – без какой-либо деликатности говорит Вау. – И дедушка тоже умер.
Возникает неловкая пауза.
– Спасибо, – говорю я. – А то я совсем забыл. – Я хотел пошутить, но звучит так, будто душа у меня горит, как и глотка от алкоголя.
– Не обращай на него внимания. – Лин нежно треплет Вау за ухо. – Он еще работает над проявлением таких человеческих чувств, как сострадание.
– Не нужно мне сострадание, – отвечаю я. – Все нормально.
– Просто ты какой-то не ты с тех пор, как… – Брудье смолкает.
– И много времени один проводишь, – выпаливает Хенк.
– Один? Я с вами.
– Вот именно, – говорит Брудье.
Снова молчание. Я не особо понимаю, в чем меня обвиняют. Тогда Лин поясняет.
– Насколько я понимаю, у тебя всегда были девчонки, а теперь ребята беспокоятся, потому что ты постоянно один. – Она смотрит на них. – Я правильно поняла?
– Ну, типа, как бы да, – бормочут они.
– Вы это обсуждали? – это должно бы звучать забавно, но не звучит.
– Мы думаем, что ты в депрессии, потому что перестал трахаться, – говорит Вау. Лин лупит его. – Что? Нормальная физиология. Во время половой активности выделяется серотонин, а это улучшает самочувствие. Все просто и научно.
– Не удивляюсь, что я тебе так нравлюсь, – шутливо говорит Лин. – Со всей этой научной простотой.
– Так, значит, я в депрессии? – Я стараюсь делать вид, будто мне смешно, но голосом управлять трудно, и в нем звучит что-то еще. Теперь на меня никто, кроме Лин, не смотрит. – Вот что вы думаете? – Я все еще пытаюсь отшутиться. – Что у меня яйца ноют?
– У тебя не яйца ноют, – спокойно отвечает она, – а сердце.
Пауза, потом ребята начинают хохотать.
– Извини, schatje, [26] – говорит Вау, – но это ему несвойственно. Ты просто его еще не знаешь. Дело, скорее, в серотонине.
– Я знаю, что я знаю, – возражает Лин.
Они начинают спорить из-за этого, а я опять хочу отправиться в путь, где меня никто не знает, где у меня нет ни прошлого, ни будущего, а только один момент в настоящем. А если настоящий момент стал слишком назойливым и некомфортным, всегда можно сесть в поезд, который доставит в следующий момент.
26
Милая (голл.).
– Не важно, с чем у него там проблемы, с яйцами или с сердцем, лечение все равно одно, – говорит Брудье.
– Какое же? – спрашивает Лин.
– Трахаться, – в один голос восклицают Брудье с Хенком.
Это уже чересчур.
– Пойду отолью, – говорю я, поднимаясь.
Я захожу в туалет и умываюсь. Потом смотрю в зеркало. Шрам еще красный, яростный, словно я его ковырял.
В коридоре снова полно народу, только что закончился очередной фильм, не Бонт, а какая-то елейная британская романтическая комедия, из тех, где через два часа уже любовь навек.