Только позови
Шрифт:
Переход повернул всю жизнь Стрейнджа. Получив порядочное повышение в жалованье, он выписал из Техаса свою девушку, та приехала, и они поженились. Стрейндж не мог бы рассчитывать на такую роскошь, по меньшей мере, еще года три. Теперь же, будучи в категории штабных, он получал семейную надбавку для военнослужащих сержантского состава и гарнизонную квартиру. Стрейндж оставил холостяцкие привычки, перестал тратиться на выпивку и проституток, остепенился. С Линдой Сью под боком это вышло проще простого. Она даже начала откладывать деньги. К концу 1941 года, когда напали япошки и началась война, они скопили
И всем этим он был обязан Уинчу. Стрейндж понимал, в каком неоплатном долгу он перед ним, понимал, что ему нечего и надеяться на то, чтобы достойно отблагодарить его. И если Уинчу нравилось выставлять себя помешанным, откалывая всякие сволочные штуки, Стрейндж не собирался останавливать его и читать мораль. Да и бесполезно. Утихомирить Уинча — все равно, что остановить стихию, ну, как ураган на экваторе.
На пару с Уинчем — помог и кое-кто из новых сержантов — они сделали роту одной из лучших в дивизии. Может быть, самой лучшей, какая вообще когда-либо была в дивизии. Кто-кто, а Стрейндж будет помнить об этом всю жизнь. И вот теперь их старое хозяйство развалилось. Война безжалостно кромсала роту, рвала на клочки. Впрочем, для того ее, верно, и создавали и готовили, чтобы калечить и уродовать. Не вечная же она. Сейчас, когда его там нет и Уинча тоже нет, она словно бы перестала существовать. Но все равно Стрейндж никогда не забудет ее.
Мы были всякими, но дело свое знали, это факт, в сотый раз с каким-то мрачным удовольствием твердил про себя Стрейндж. Пусть о нас говорят что угодно, мы были настоящими кадровыми военными. Он не заметил, что думает в прошедшем времени.
Если рота чего-то стоила, такой ее сделал не кто иной, как сумасшедший Март Уинч. Он действовал не как все, был нахрапист, плутоват, а то и подловат. Но результатов добивался таких, какие под силу разве что безумному гению. Поэтому Стрейндж не мог не любить его.
Да, он был горой за Уинча и мирился с его выходками, но особую слабость он питал к Бобби Преллу.
Сразу же, как объявили о начале войны и они еще были на Оаху, дважды выпадали такие минуты, когда Стрейндж, глядя на Линду, жалел, что женился. Частично в этом был виноват Прелл.
Стрейндж клял себя за такие мысли на чем свет стоит. После нападения японцев на Перл-Харбор рота немедленно заняла оборонительные позиции, и он вообще не так уж много виделся с Линдой. Скоро жен и членов семей и вовсе эвакуировали в Штаты. Два раза до ее отъезда Уинч давал ему увольнительную в город на всю ночь, и он ехал к ней в гостиницу. И оба раза у него возникало чувство, что он поспешил с женитьбой — война ведь. Было бы куда проще и приятней подцепить дешевочку. Никаких слез и разговоров о расставании. Линда не могла взять в толк, почему он не едет с ней, только и знает что свою роту.
Тогда-то Стрейндж и понял: знай он, что начнется война, он не спешил бы жениться.
У Стрейнджа буквально разрывалось сердце при мысли об ее отъезде, но другая половина его существа испытывала облегчение. Он думал, что, когда ее не будет, все пойдет по-старому. Как бы не так. Один-единственный раз, когда в городе стало поспокойнее, он пошел с ребятами к проституткам, но ему было скучно и стыдно. Ему больше не хотелось в увольнение,
Но Прелл не менялся. Он всегда любил покрасоваться, поиграть в героя. Он вовсе не слыл этаким развеселым рубахой — парнем. Что бы он ни делал, все было на полном серьезе, точно, методично. Но самолюбив и тщеславен до чертиков. Он откалывал номера почище, чем эквилибрист на мотоцикле. А что на Канале выделывал! Раз он всю ночь шастал в одиночку по джунглям, разыскивая отрезанную противником роту где-то в миле от переднего края. А после держался так, словно не произошло ничего особенного. Стрейндж завидовал ему еще до того, как их с Канала перебросили на Нью-Джорджию.
Невысокого роста, худощавый, с остроскулым лицом и прищуренным взглядом, Прелл сейчас, как видно, совсем сдал. Большие темно — багровые мешки повисли под черными, как уголья, глазами. За последние два года его дважды разжаловали из сержантов в рядовые, второй раз — уже после того, как кончились бои на Канале. Но еще до отправки на Нью-Джорджию он снова успел заработать шевроны капрала и был назначен командиром отделения. Он был хорошим солдатом, и все это понимали. И вот попасть в паршивую заварушку на Нью-Джорджии, когда его прошило пулеметной очередью, — надо же! В Штатах, наверное, никто и не слышал, что есть какая-то там Нью-Джорджия.
До чего же странно — Прелл вроде бы даже радовался тяжелому ранению, потому что Стрейндж никогда не видел его в таком хорошем настроении. Как будто он сделал как раз то, что от него ожидали. Когда Стрейндж подошел к его кровати, он приподнял голову с подушки, рот растянулся в улыбке.
— Ну, теперь уж скоро?
Стрейндж тоже изобразил улыбку.
— Говорят, еще двое суток. Пара деньков, а там Золотые ворота, Мост, ну и, конечно, Пресидио. — Он огляделся. — Пустовато стало.
— Ты бы видел, что тут было, — сказал Прелл. — Народ раскис, распустил нюни.
— Еще бы. Народ — да, но не ты.
— Чего захотел! Я и не такое видывал.
— Да уж знаю, бывал в переплетах. Не раскиснешь. А раскиснешь — виду не покажешь.
— Это точно.
Стрейндж по-деревенски присел на корточки. Стульев в салоне не было — их некуда было поставить. С помощью санитара Прелл соорудил из маленького зеркала и крючка от вешалки устройство, дававшее ему возможность видеть, что происходит в салоне позади него. Посмотрев в зеркальце, он подвинулся, опираясь на локти, совсем немного, на несколько дюймов, так как обе ноги были подвешены к растяжке, и заговорил снова.
— Чертовы пролежни одолевают. — На секунду замолк и продолжал — Как там Уинч?
— У него полный порядок, как я понимаю. Я его редко вижу.
— У этого сукина сына всегда будет полный порядок… пока есть что свистнуть. Он ко мне ни разу не заходил.
— Ни разу? Мне казалось, он говорил, что собирается.
Прелл поднял свои смоляные глаза, его взгляд ненадолго задержался на отражении комнаты в зеркальце.
— Лэндерс был здесь шесть раз.
— Правда? А я его даже не видел с тех пор, как мы погрузились.