Только позови
Шрифт:
— Вчера притащились двое, такая пьянь и сволота, — сказал он. — Пришлось их выкинуть из номера.
Стрейндж испытующе смотрел на приятеля.
— Я гляжу, ты вожаком заделался.
— Да, — ответил Лэндерс без тени улыбки. — Смешно, правда? После того, как я поставил на всем крест. В армии мне это не понадобится.
— Как знать, может, понадобится.
— Нет, армии не нужны такие вожаки. В армии противопоказано выдумывать. Не любят выдумщиков.
— Как сказать.
— Нет, это точно, — уверенно заключил Лэндерс.
Даже в нынешнем своем состоянии
— Что значит «поставил на всем крест»? — спросил он.
— То и значит. Плюнул на все. Отныне буду делать только то, что скажут, не больше и не меньше. И лучше меньше, лишь бы сошло.
— В таком разе ты дозрел до офицера. Может, в офицерскую школу запишешься?
— Ну уж нет, — отрезал Лэндерс. — Отдавать людям приказы, чтобы под пули шли?
Стрейндж хмыкнул, но разговор заставил его задуматься. Он не знал, что с Лэндерсом, а тот сам ничего не говорил, однако он видел, что его товарищ изменился, сильно изменился, и это беспокоило его. В нем появилась какая-то отчаянная, бесшабашная решимость, которую он не знал куда направить. Несмотря на протесты Стрейнджа, он продолжал тратить свои деньги на вечеринки в номере — люкс 804 и вообще заправлял там делами. Всю неделю, пока Стрейнджа никуда не выпускали, он был его глазами и ушами в Люксоре.
Обо всем, что происходило в номере, в гостинице, в городе вообще, он неизменно докладывал товарищу. Докладывал так подробно и живо, что Стрейнджу казалось, будто он сам присутствовал при том или ином событии. Так даже лучше, думал он иногда, потому что сам не ввязываешься. Доклады, как правило, происходили сразу после ленча — перед тем, как Лэндерс в очередной раз отправлялся в Люксор.
Ленч — так они теперь это называли. Хлебнув тыловой, городской жизни, Лэндерс перестал называть дневную еду обедом, как принято в армии, а вместо этого стал говорить «ленч».
Его пример перенял и Стрейндж, хотя и гадал иногда, как называет дневную еду Линда Сью. По-прежнему «обед», как издавна принято в семьях и в деревне, или по-новому — «ленч», как, разумеется, выражается ее «авиационный гений» с Лонг-Айленда.
После его возвращения из Цинциннати Линда ни разу не позвонила, и он тоже не звонил ей. Может, ждет, что позвоню первый, нет-нет да и спрашивал себя Стрейндж. Не дождется. Его теперь Фрэнсис Хайсмит больше интересует.
Но шли дни, а Фрэнсис не объявлялась. Никто из знакомых не видел ее, доносил Лэндерс, ни наши, ни летчики. Они со Стрейнджем изрядно поломали голову над ее исчезновением, однако, что делать, не решили.
У приятелей была еще одна животрепещущая тема для разговоров: после истории с Фрэнсис Лэндерс чуть ли не каждый день затевал с кем-нибудь драку. Стрейндж соглашался с Лэндерсом, что после стычки с морячками в «Пибоди» у них, видно, такая полоса пошла — руки чешутся. И то, что он ударил Фрэнсис, — тоже от кулачной лихорадки. Лэндерс признался, что первый ее признак он почувствовал еще во время поездки домой, когда чуть не избил в поезде сержанта из ВВС.
Но ни тот ни другой не могли толком объяснить,
Никакого удовлетворения драки ему не доставляют, рассуждал Лэндерс, ему даже не хотелось затевать их, просто злость одолевала. Он не любитель потасовок, вообще не сторонник рукоприкладства, и никогда им не был, хотя в свое время немного занимался боксом. Как правило, старался обойтись без зуботычин, а сейчас по малейшему поводу сам лезет в драку. Стоит кому-нибудь уничижительно отозваться о нем или о ком из роты, о тихоокеанских операциях или пехоте вообще — все, драка гарантирована. Хотя, по правде говоря, плевать он хотел на армию. Словно какой комок безудержной ярости закипал внутри, глаза застилало красным, и вот тогда — берегись. Он сам не знал, откуда это у него.
Однажды заходит он в кафетерий напротив «Пибоди»— надоело торчать одному, да и заказывать в номер не хотелось. Встал в очередь к раздаче, чтобы спокойно закусить. Тут подходят сзади трое в форме. Один, плотный такой коротышка, за главного, видно, у них. Сразу ему не понравился, морда злая, наглая. Этот тип вдруг похлопывает его фамильярно по плечу.
— Эй, малый, все равно как в солдатской объедаловке, верно?
— Убери руки, малый, — сказал Лэндерс, повернувшись вполоборота к нему. Горло ему сдавило, и внутри красный комок уже шевелится. Поднос в руки он еще не взял.
— Я тебе не малый, — огрызнулся коротышка и, подавшись вперед, добавил с нахальной, угрожающей ухмылкой: — Я не люблю, когда меня малым называют.
Лэндерс молчал — что с таким разговаривать? Он развернулся и крюком справа сильно ударил его в выпяченную челюсть.
Тип так и грохнул на пол. В ушах у Лэндерса гремел горячий прибой и заливал глаза. Он насел на коротышку и бил в лицо, голову, куда попало, пока спутники и какой-то солдат не оттащили того прочь. Лэндерс измолотил беднягу чуть ли не до потери сознания, раздробил нос, выбил три зуба, порвал ухо. Все лицо у того было окровавлено.
Посетители из гражданских испуганно жались по сторонам и негромко переговаривались, возмущаясь безобразиями, которые чинят солдаты. Лэндерс, отдуваясь, засовывал рубаху в штаны. Горячий прибой в нем еще не утих.
— Еще желаете? — спросил он дружков коротышки. Те оказались благоразумнее своего приятеля. Они подхватили его под руки и повели из кафетерия. Один из них аккуратно поднял с пола три выбитых зуба.
Лэндерс не знал, зачем он это сделал. Скорее всего, чтобы не дать противнику возможности ударить первым, сказал он Стрейнджу. Потом, задумавшись, добавил, что этот тип наверняка подонок, мелкий хулиган, привыкший задирать пугливых. Но вот зубы — это он напрасно ему выбил.