Только позови
Шрифт:
Трайнор кашлянул.
— Как ты полагаешь, может, он не того, а, сержант?
Стрейндж молчал, не решался ничего сказать. Он и в себе самом чувствовал ту же самую слепую, безрассудную силищу.
Трайнор, словно оправдываясь, выставил перед собой ладонь.
— Я не говорю, что он был не прав. Прав. Но зачем уж так-то? — проговорил он, запинаясь. — Это ведь в нас во всех сидит. Но так тоже нельзя. — Неожиданно Трайнор рассмеялся. — Если б ты видел, как они разлетелись. Как стая куропаток!
— Не знаю, что и думать. Но раз ты
Сейчас, сидя с Лэндерсом, Стрейндж чувствовал ту же нерешительность. Он не знал, хватит ли у него мужества заговорить об этом. Углубляться надо. С кондачка Лэндерса не возьмешь, сообразительный, бродяга. Хотя до настоящего рассуждения, как у него, Лэндерсу далеко.
— Ладно, Марион, — сказал Стрейндж. — Вот через пару дней выберусь отсюда, обмозгуем все вместе. А вообще ты без меня здорово делами заправлял. — Стрейндж в первый раз назвал Лэндерса по имени.
— Надо Фрэнсис разыскать. Ума не приложу, куда она подевалась, — пожал плечами Лэндерс. — Но эти два дня я ее еще посмотрю.
— Посмотри, посмотри, — поддакнул Стрейндж. — Хотя это не так уж важно — лишь бы с ней все в порядке было.
Стрейндж, конечно, бессовестно врал: ему было важно, очень важно. Он не знал, знает ли Лэндерс, что он врет, или нет. Но он не хотел, чтобы его друг знал, и не хотел признаваться ему в том, что мысль о Фрэнсис Хайсмит застряла у него в голове.
В конце концов Стрейндж сам разыскал Фрэнсис. Лэндерсу она так и не попалась на глаза. Когда Стрейндж в первый раз выбрался в город, они вместе искали ее, но безрезультатно. Она как сгинула с лица земли; во всяком случае, ни в «Пибоди», ни в «Клэридже» ее не было. Стрейндж охотился за ней один еще четыре дня подряд, хотя без особой надежды. Охота большей частью выпадала на вечерние часы: днем, по его предположению, Фрэнсис должна была находиться на работе. На какой-то своей работе, на какой — он не знал.
Он нашел ее на пятый день, вечером.
Ему надоела безостановочная гульба в номере. Он заглянул в бар, вышел из гостиницы, прошел два квартала по Юнион-стрит до Главной улицы. То ли он искал Фрэнсис, то ли шел просто так. Он уже почти потерял надежду встретить ее. Но в гостиничном номере ему осточертело. Лэндерс подморгнул ему, когда он уходил.
С Главной Стрейндж машинально свернул на широкую Уолгрин-стрит: до «Клэриджа» было пять кварталов. Он шел туда не из-за Фрэнсис. Его влекло какое-то неудержимое и безрадостное желание.
Вечерний ноябрьский холодок проникал сквозь летнюю куртку. Стрейндж пересек улицу, чтобы поглазеть на затемненные витрины на другой стороне, той, где стоял «Клэридж». Он чувствовал себя так же, как, бывало, юнцом, когда, принарядившись, ехал в хьюстонские бардаки.
Витрины были забиты всякой женской ерундой. Тут были вещицы, которые встанут в сотни, тысячи, в десятки тысяч долларов. Этакие безделушки для красивых женщин и хорошеньких девушек. Но кто же в состоянии покупать такие
Стрейндж шагал мимо витрин дамских магазинов и думал о том, что все четыре ночи он провел с женщинами. Каждую ночь с ним была хоть одна из их гостиничной шараги. Ничто не помогало. Он был вроде на высоте, но это не приносило ему удовольствия: не было настроения. Как назло, сейчас у него есть настроение, но никого под рукой. Стрейндж даже собрался было поухаживать за Энни Уотерфилд, но она прилепилась на неопределенный срок к какому-то новому офицеру, который стал бывать у летчиков внизу. На время — на неделю или чуть больше — сделалась чьей-то девушкой.
Так вот и вышло, что он теперь и без Фрэнсис, и без Энни, невесело заключил про себя Стрейндж и в этот же момент увидел, как, отделившись от вереницы прохожих на противоположном тротуаре, пересекает улицу какая-то женская фигура. Глаза разглядели Фрэнсис, и он закричал что есть мочи: «Эй, Фрэнсис!»
Стрейнджа охватило возбуждение. Он не мог поверить в свою удачу. Внутри у него что-то перевернулось, что-то скользкое и масляное. В горле запершило, голос сделался чужим.
Женщина остановилась и смотрела на него. Да, это была Фрэнсис. Непонятно, как он узнал ее. Одета она была очень даже прилично: легкое платье, модное осеннее пальто. Но в ее облике и движениях появилось что-то пугливое, настороженное. Куда подевались свободная походка, покачивающиеся бедра, прямая спина, выставленная вперед грудь. Она вся скособочилась, сгорбилась, как будто хотела спрятаться, уйти в себя, как улитка.
Стрейнджа как по сердцу резануло. Отчего такая перемена, неужели что-нибудь с лицом? Бог ты мой, вот уж ни к чему. Он глотнул воздуха. Краем глаза он углядел какую-то третьеразрядную забегаловку, откуда она, очевидно, только что вышла.
— А, это ты, — произнесла Фрэнсис тихо, когда он подошел к ней. Потом, выпрямившись, спросила: — Ну, как ты?
Стрейндж облегченно перевел дух. Лицо у нее было в полном порядке. Нос прекрасно зажил, ни шишки, ни перебитой переносицы, ничего. И только в самой — самой глубине глаз затаилось какое-то новое, незнакомое выражение. Что-то скользкое, переменчивое бегало и не подпускало к себе.
— Важнее — как ты? — спросил Стрейндж, силясь изобразить улыбку.
— Нормально, — ответила Фрэнсис, но в тоне ее была та же непроницаемость и неуступчивость.
— Знаешь, как я волновался за тебя, — произнес он сдавленным голосом.
— Правда? — Рот у Фрэнсис растянулся в непонятной усмешке, печальной и плотоядной. — Со мной все нормально. Живу прекрасно, лучше некуда.
— А я искал тебя. — Он подумал, что она не знает, зачем он это делал, и ему снова сдавило горло. Голос выдавал его. Алчно улыбаясь, она смотрела ему прямо в лицо, и в глазах у нее ходило то самое, скользкое, неуловимое. Она молчала. — Почему не заглядываешь в гостиницу? К нам?