Только позови
Шрифт:
Лэндерс пожал ее, хотя без особого воодушевления.
— Похоже, что кто-то из начальства катит на вас бочку. Это из-за того, что вы еврей?
Превор молчал, ему, видимо, не хотелось говорить на эту тему. Потом сделал характерное движение плечами и невесело усмехнулся.
— Наверное, из-за того самого.
— Ну хорошо, я начну, — сказал Лэндерс. — Но гарантировать, что кого-нибудь не махнут красным, я не могу.
Лэндерс просидел над ведомостью не вставая три дня и две ночи. На третью ночь он тщательно все вычитал и между делом поспал урывками. Утром он представил подписанную Превором ведомость в финчасть. Два дня спустя ее вернули утвержденную. Вся рота получила денежное содержание. Не было ни единого красного вычерка.
Попробуй
Превор знал, чего это стоит, и благодаря ему узнала вся рота. Он принес в канцелярию бутылку шампанского, и офицеры с писарями распили ее за здоровье Лэндерса. Тот шел под дождем в казарму, еще не зная, что в глазах 3516-й стал героем. В столовке солдаты встретили его дружными криками. У каждого в бумажнике было месячное жалованье, и каждому хотелось пожать ему руку или похлопать по спине. Через месяц ему дали сержанта, и ни одна живая душа не возражала.
Только Лэндерс не испытывал ни радости, ни гордости. Расскажи он Уинчу о своем настроении, тот бы фыркнул и выругался. А если бы рассказать Стрейнджу, тот сразу поставил бы диагноз: совсем рехнулся парень.
Сам Лэндерс знал причину подавленности. Он нутром чувствовал, что что-то надвигается. У Мариона Лэндерса иначе не бывает. И он знал, что еврей Превор не удержится на роте. А когда Превора уберут, одному господу известно, что будет с 3516-й.
Интересно, Уинч в командном корпусе Второй, откуда им возвращали суточные ведомости, — знает он о его успехах, спрашивал себя Лэндерс.
Глава двадцать пятая
Уинч знал об успехах Лэндерса — так же, как знал все и об остальных ребятах. Работы у него было не выше головы, и это позволяло ему заниматься посторонними вещами.
За то время, что он пробыл в Кэмп О'Брайере, Уинч успел установить прочные связи. С помощью Джека Александера у него образовался широкий круг знакомств, который, в сущности, представлял собой разветвленную сеть стукачей, охватывающую и аппарат начальства военного городка, и места расположения находившихся в нем частей, и Общевойсковой госпиталь Килрейни, и штаб Второй армии в Люксоре.
Уинч не любил их так называть — с т у к а ч и, лучше говорить — приятели, дружки. Но его люди не были ему ни приятелями, ни дружками, они были именно стукачами. Отношения с ними строились так, что они только с виду были приятелями и дружками, чтобы не уколоть ничье самолюбие. Кому охота слыть за стукача? Рядовые, сержанты, уорент-офицеры — кто из хозяйственной части, кто из подразделения связи, кто еще откуда, — все они время от времени поодиночке наведывались в пивной зал при гарнизонном доме торговли, чтобы доложить Уинчу новости, но выглядело это честь честью — заскочили пивка с ним выпить.
Уинч усаживался за большой стол в углу, отгороженный от остального зала низенькой перегородкой из алюминиевых реек, — здесь начиналось просторное помещение для сержантского состава. Ему резервировали этот стол каждый божий день, едва наступал вечер — тот час, который в офицерских клубах называют «коктейльным». Здесь Уинч и вел, так сказать, прием.
Неизменной темой
Уинч держался по-свойски: откалывал шуточки, хохотал, угощал пивом и одновременно раскладывал по дальним и ближним полочкам памяти все, что могло пригодиться. А пригодиться могло многое. Первое время перед ним стояла налитая до половины кружка с пивом, к которой он, однако, не притрагивался. Потом с нетронутого пива он перешел на сухое белое вино, выпивал иногда стаканчик — другой. Вино он приносил бармену сам.
Уинч ненавидел алюминиевую перегородку и ненавидел два огромных, сверкающих никелем и разноцветными огнями автоматических проигрывателя системы «Вурлитцер», которые не переставая гремели на полную мощность, пожирая при этом по никелю и по четвертаку огромные суммы. Если уж понадобилась перегородка, почему не поставили деревянную, как полагается в пивном зале? И ему осточертели модные песенки — чувствительные, слезливые или боевые, патриотические, все эти «Сентиментальные путешествия» Дины Шор, «Мы еще увидимся с тобой» Веры Лини, «Я мимо проеду» Дика Хаймза, «Все или ничего» Фрэнка Синатры, «Я слышал эту песенку давно» Хелен Форрест. Пластинки шептали, грохотали, стонали, и в зале, мешаясь с табачным дымом, стояла густая звуковая завеса, под прикрытием которой стукачи передавали Уинчу свои донесения.
Поэтому Уинч был наслышан о Гарри Л. Преворе и 3516-й роте задолго до того, как туда попал Лэндерс. Ему доносили, как Лэндерс выручает Превора и как особенно выручил с раздаточной ведомостью благодаря блестящим канцелярским навыкам. Еще бы! Сколько титьку у матушки Уинча сосал. Он, конечно, сразу же узнал о том, что Лэндерсу дали сержанта, а через месяц повысили до штаб-сержанта.
Повышения повышениями, а малый еще хлебнет горя, думал Уинч. Он был убежден, что Лэндерс выручает Превора и роту по моральным соображениям. Если так, ему несдобровать. Уинч держал лейтенанта Превора в поле зрения с самого начала, как только тот появился в Кэмп О'Брайере, через неделю после него самого. И он знал, что Превор и два других офицера — еврея, прибывших с той же группой, постоянно подвергаются всяческой дискриминации.
Вообще-то Уинча и его отдела это никак не касалось, но ему было любопытно наблюдать, как развиваются события. Среди офицеров Второй армии были и другие евреи, и немало, а иные занимали даже высокие посты. Все они прижились здесь, обзавелись знакомыми и связями. Но ни один из этих принятых за своих, прочно сидевших евреев палец о палец не ударил, чтобы прямо или косвенно помочь Превору и двум другим. По словам сержантов — стукачей, они были настроены против них даже больше, чем остальные офицеры — чистокровные янки. За кресла держатся — таково было общее мнение.
Уинч считал это нормальным. Он не имел ничего против евреев и вообще против кого бы то ни было. Лэндерсу же до всего есть дело. Только из его благородного негодования один пшик выйдет, потому что защищать Превора — пропащее дело. С самого начала, как он принял командование 3516-й, стало ясно как день, что слетит, бедолага, не удержится на роте.
При существующих во Второй армии порядках Уинч предвидел два возможных поворота событий. Первый — если Превору удастся привести в чувство доставшийся ему сброд и превратить роту в более или менее нормальное подразделение. Тогда командование поставит над ним какого-нибудь оставшегося без назначения любимчика капитана, и тот будет снимать пенки, сбитые из пота и крови бедного лейтенанта. Другой, более вероятный, — если Превор не сумеет сделать роту по-настоящему дееспособной. Тогда его освободят, опять заставят формировать какое-нибудь новое подразделение, за ним потянется хвост не справившегося с обязанностями, а роту перебросят в Европу с каким-нибудь другим, таким же незадачливым и зеленым, командиром.