Только раз в жизни
Шрифт:
– Какие новости? – Она это едва прошептала, ее с трудом можно было расслышать.
– Новостей немного. Последняя – это то, что ты сбила машину. Мне сказали, что от нее остались рожки да ножки.
Они обменивались шутками каждое утро, но в этот раз, когда Дафна смотрела на Барбару, глаза ее были печальны.
– От меня тоже...
– Это чепуха, и ты это знаешь.
– Скажи мне правду... как мои дела?
– Лучше всех.
Глаза Дафны обратились на сестру, которую она теперь хорошо видела, словно хотела получить заверения.
– Вам гораздо лучше, мисс Филдс. А завтра вы почувствуете себя еще лучше.
Дафна кивнула, как
– Не... говори... Эндрю...
Барбара кивнула.
– Я серьезно... И... Мэтью...
От этих слов сердце Барбары упало. Она боялась, что Дафна это скажет. А если что-то случится? Если она не «почувствует себя завтра лучше», как пообещала сестра?
– Поклянись... мне!..
– Клянусь, клянусь. Но, ради Бога, Дафф...
– Нет.
Она явно слабела, глаза закрылись и потом опять открылись, на этот раз с любопытством.
– Кто... меня... сбил?
Как будто это могло иметь значение.
– Какой-то болван с Лонг-Айленда. Полиция говорит, что он не был пьян. Этот парень заявил, что ты не смотрела, куда идешь.
Она попыталась кивнуть, но вдруг сморщилась, и потом ей потребовалось перевести дыхание, Лиз тем временем замеряла ее пульс. Время посещения подходило к концу. Но казалось, что Дафна хочет еще что-то сказать:
– ...Честно... говоря...
Они ждали, но ничего больше не услышали, и тогда Барбара наклонилась и спросила:
– Что, дорогая?
Голос был тихим, и глаза снова улыбнулись.
– Этот... болван... я... не... смотрела... я думала...
И затем ее глаза устремились на Барбару. Только она одна знала, каким невыносимым было для Дафны Рождество, как это было больно каждый год, с тех пор как Джефф и Эми погибли в огне в рождественскую ночь. А в этом году она была одна> и ей было еще тяжелее.
– Я знаю.
А теперь воспоминания о них чуть не стоили ей жизни. Или она просто зазевалась? Барбару поразила страшная мысль: вдруг она нарочно бросилась под машину? Но она бы этого не сделала. Не Дафна... нет, или да?
– Не беспокойся, Дафф.
– ...Пусть... его не.., наказывают... Он не виноват... Передай им, что я,., так сказала.
Она посмотрела на Лиз, как бы желая, чтобы та засвидетельствовала это.
– Я... ничего... не помню.
– Хорошо, хорошо.
И затем она помрачнела, и слезы наполнили ее большие голубые глаза.
– ...кроме... сирен... они выли, как...
Дафна закрыла глаза, и слезы медленно скатились из уголков ее глаз на подушку. Барбара сама со слезами на глазах взяла ее руку.
– Не надо, Дафна, не надо. Тебе надо поправляться. – А затем как бы вернула Дафну назад. – Подумай об Эндрю.
Дафна открыла глаза и долгим и тяжелым взглядом посмотрела на Барбару; между тем Лиз показана на часы и кивнула Дафне.
– Теперь мы хотим, чтобы вы отдохнули, мисс Филдс. Ваша подруга через некоторое время сможет опять навестить вас. Может, желаете болеутоляющего?
Но Дафна покачала головой и, казалось, была благодарна, что снова может закрыть глаза. Она уснула еще до того, как Барбара и Лиз вышли из палаты.
Пройдя рядом с Барбарой до половины холла, Лиз повернулась и посмотрела на нее:
– Есть ли что-то, что вы хотели бы узнать, мисс Джарвис? – Ее глаза глубоко вонзились в глаза Барбары. – Иногда сведения глубоко
В ее тоне звучали тысячи вопросов, и Барбара Джарвис кивнула, но моментально возникла стена, защищающая Дафну.
– Вы уже знаете, что она вдова?
– Это все, что она сказала, – подтвердила Лиз.
– Понимаю.
Затем она подошла к своему столу, а Барбара, после того как налила себе очередную чашку черного кофе, вернулась на голубую виниловую кушетку. Она со вздохом села и почувствовала себя совершенно измученной. Почему, черт возьми, она пообещала ничего не говорить Эндрю? Имеет же он право знать, что его мать, возможно, при смерти. А если бы она сказала ему, что тогда? Дафна выделяла ему более чем достаточно из своих гонораров в последние годы, но ему было нужно гораздо больше. Ему была нужна Дафна, и никто другой... и если она умрет... Барбара содрогнулась, посмотрела на снег, который опять стал падать за окном, и почувствовала, что на душе у нее так же уныло.
Дафна ничего ей о нем не сказала в первый год работы у нее. Вообще ничего. Она была известным автором, работала больше многих других, практически не имела личной жизни. Впрочем, в этом не было ничего странного. Где бы она нашла на нее время, если писала по две большие книги в год? Она не могла этого себе позволить. В сочельник Барбара задержалась у Дафны допоздна и вдруг обнаружила ее в кабинете рыдающую. Именно тогда она все сказала ей о Джеффе... и Эми... и Эндрю... Эндрю – ребенок, которого она зачала в ночь рокового пожара... ребенок, родившийся девять месяцев спустя, когда ей было так одиноко без семьи, без мужа, без друзей, которых она не хотела видеть, потому что все они напоминали ей о Джеффе. Эти роды были совершенно другими, чем первые. Эми родилась с громким криком, когда Джефф держал Дафну за руку, и оба они то плакали, то заливались победным смехом. Эндрю Дафна рожала сложно: каждому его вздоху угрожала пуповина, пока наконец через восемнадцать часов он и его мать не были милостиво освобождены срочным кесаревым сечением.
Доктор говорил, что новорожденный издал странный, тихий звук, когда появился на свет, и был почти синим и что они прилагали все усилия, чтобы спасти его и Дафну. Когда анестезия прошла, она была слишком слабой, чтобы взять его. Но Барбара навсегда запомнила выражение глаз Дафны, когда та рассказывала ей о том, как сестра впервые положила его ей на руки. Вдруг боль исчезла, все в мире потеряло значение, когда она взяла этого малыша, который смотрел на нее очень серьезным, недетским взглядом и был так похож на Джеффри. Она назвала его Эндрю Джеффри Филдс. Дафна хотела назвать его именем отца, но не решилась. Имя «Джефф» каждый раз вызывало бы слишком много болезненных воспоминаний, поэтому она назвала его Эндрю. Это было имя, которое они выбрали для мальчика, когда Дафна была беременна Эми. Она также рассказала Барбаре о том, какой пережила шок и радость, когда обнаружила через шесть недель после пожара, что беременна. Только это было единственным, что позволило ей пережить эти кошмарные месяцы, единственным, что удержало ее от самоубийства. И она осталась жить, как и Эндрю, несмотря на его неблагополучное рождение. Он был очаровательным, розовощеким, веселым малышом. У него были, как у Дафны, васильковые глаза, но в остальном он был точной копией отца.