Только тишина
Шрифт:
У меня перед глазами замаячило лицо профессора Марто. Услышал его голос. Вроде бы ехидный, но скрывающий угрозу. Зазвучали в ушах слова Онески: «Ты не знаешь, что такое тишина… на Земле. Никто этого не знает…»
Человек, двадцатилетний период жизни которого я пробежал вчера за несколько часов, охотился на зверей? Зверей?
Снова что-то зашелестело. На этот раз словно бы ближе. Я не повернулся. Только приподнялся на локтях. По телу пробежала дрожь. Трава сделалась влажной. Деревья уже заслонили собой солнце, и только на противоположной стороне поляны еще светились верхушки высоких буков.
Я
У входа я задержался и какое-то время прислушивался.
Да. Это всего-лишь тишина.
На следующий день, с утра, я влез в вакуум-скафандр со всей его аппаратурой и решил отправиться в город. Отошел на несколько метров, остановился и задумался. Потом, пожав плечами, вернулся, чтобы взять с собой переносной анализатор и излучатель.
Когда после двух часов беспрерывной борьбы с колючей преградой подлеска я выбрался наконец-то на равнину, мое одеяние было мокрым от пота. Липкие струйки стекали по плечам, животу и соединялись где-то в районе ног. Я не мог избавиться от впечатления, что все слои скафандра, в котором человек может безнаказанно покидать корабль и передвигаться по поверхности планет с аммиачной атмосферой, пропитались влагой словно губка.
Двадцать лет назад от этого места и до первых зданий города тянулся луг, темнеющий проплешинами голого грунта. Двадцать лет. Для меня это значило — позавчера.
Подлесок был здесь низеньким и негустым. Между редко разбросанными молодыми березками и тополями проглядывали участки как бы коротко подстриженной травы. Я задержался на первой же от края поляне, снял скафандр и пристроил его на ветку, чтобы тот малость просох. Побродил между деревьями, пока мое дыхание не пришло в нормальный ритм. Теперь я понял значение выражения «девственная чаща». И почему по сей день говорится о труде первопроходцев, с которых началось заселение бассейна Амазонки.
Не снимая скафандра с ветки, я включил передатчик. Вызвал универсальный автомат и распорядился, чтобы он расчистил тропку от дверей базы и до того места, где я стоял. Проверил направление и переключил передатчик на прием.
Город был в нескольких шагах от меня. Сквозь деревья я замечал стеклистое поблескивание стен, а также участок белой полосы первой воздушной эстакады. Оттуда не доносилось ни одного, даже самого тихого звука.
К счастью, искать мне там нечего. В худшем случае, могу лишь учинить переполох среди консервирующих автоматов. Наверно, в их программах была предусмотрена встреча с человеком. Правда, это зависит от того, чего именно опасались составители этих программ. Ни один из них не смог бы сказать, на кто он конкретно рассчитывает. Или же — не хотел.
Так или иначе, в город я схожу попозже. Сперва окину взглядом то сокровище, которое охраняю, словно престарелая индийская кобра [1] .
Я демонтировал передатчик и положил его под дерево. Натянул еще влажный и холодный как лед скафандр и тронулся в путь. По меньшей мере, километров восемь марша. Успею согреться.
Воздух дрожал, словно над раскаленной пустыней. Порой мне казалось, что
1
Явный намек на «Книгу джунглей» Киплинга — Прим. пер.
Горизонт заслонило голубоватое, матовое облако. Оно висело низко над землей, словно упираясь в невидимые холмы. Я сделал еще несколько шагов и остановился.
Облако было полупрозрачным. У его основания повисла горизонтальная пластина, находящаяся в нескольких десятках сантиметров над поверхностью земли. Я напряг зрение и разглядел маячащие в глубине, образующие террасы контуры.
Прямо передо мной начиналась полоса голого, безжизненного грунта. Ее покрывал толстый слой пыли. Скорее даже — тончайшего мела, словно базальт перемололи в мощнейших шаровых мельницах. Это не было иллюзией — то едва заметное колыхание почвы. Тут в глубине проходили тысячи нитей, связывающих воедино генераторы и головки стимуляторов поля. Пустынная полоса тянулась влево и вправо на десятки километров, сливаясь со всеобъемлющим голубоватым туманом.
Очень медленно, готовый в любое мгновение отпрыгнуть назад, я сделал еще один шаг. Поднял ногу и носком ботинка коснулся того места, где дерн, как бы обрезанный ножом, сменялся мельчайшим песком.
Первый, наружный барьер. Предохраняющий. Иначе говоря, такой же, как то, из чего «строили» теперь корпуса наземных аппаратов. Ощущение было точно таким же, как и тогда, когда по дороге из космопорта я коснулся пальцем невидимой преграды, окружающей наш лодкообразный экипаж.
Пояс превращенной в порошок земли имел в ширину не более двухсот метров. Дальше вырастало грязно-голубое облако, отсюда ничем не похожее на купол. Я не был уверен, имеют ли едва различимые тени внутри какую-то связь с тем, что там на самом деле находится, или это только игра света.
Мне сообщили, какой объем занимает центральный гибернатор. Но одно дело знать, и совсем другое — увидеть собственными глазами. В таких-то вот голубоватых облаках почивает сейчас земное человечество. Моя раса. Столько их, подобных мест на планете? Сто? Тысяча? Не суть важно. Сколько бы их не было, они занимают многократно меньше места, чем кладбища в одной солнечной системе. А именно — в нашей системе.
Передо мной, на расстоянии пятисот метров, или, может, пяти километров, находится Авия. Мои родные, близкие.
Авия. Какое-то время я пытался представить выражение ее лица, мнимо мертвого, уснувшего на одну-единственную восьмидесятилетнюю ночь. Ничего не вышло. Ее лицо получалось чужим. Я попробовал сообразить, почему так выходит, и вспомнил ее глаза. Их мне сейчас и не хватало. Ее лицо было слепым. Но и это не все. Чем больше я думал о нем, тем больше оно сливалось с бесконечным рядом других лиц, столь же мертвых и безмолвных. Они плавали в голубоватом, непрозрачном тумане и все были — как одно.
Я повернулся и пошел в направлении города. Преодолел несколько десятков метров, остановился и глубоко вздохнул. Поднял глаза к блестящим на солнце магистралям, к виднеющимся над ними домам. Что-то в окружающем изменилось. Я задержал дыхание.