Только тишина
Шрифт:
Текли минуты, из минут складывались часы, а перед моими глазами проходили непрерывные графики и линии, информирующие обо всем, что видел и что делал мой предшественник. Кем бы он ни был, но в деле он разбирался безусловно. И не страдал от излишка мыслей. Даже при увеличенной скорости воспроизведения, выполняемые им операции повторялись с правильностью, напоминающей запись работы автоматической пульсационной помпы.
Примерно в половине двенадцатого глаза мои начали слипаться. Встал, прошел в противоположный угол помещения, вскипятил нагревателем воду и заварил кофе, после которого
Да. Пройдет еще определенное время, прежде чем я освоюсь с фактом, что ночь моя длилась двадцать лет.
Я вернулся к экрану воспроизводящей аппаратуры, и, обжигая губы кофе, вновь пустил запись.
Беглого взгляда на счетчик было достаточно, чтобы убедиться, что прошло восемнадцать, в любом случае — не меньше семнадцати лет с той поры, когда Земля затихла. Результаты измерений сменились в отвратительно однообразном ритме, ничего не происходило, лица Марто, Онески и прочих Тарроусенов оставались мертвыми в моей памяти, молчащими, как и их не высказанные до конца опасения. Ничто не оправдывало потери двадцати лет тем человеком, что тогда смотрел на экраны, мной, остальными, кто несет свою вахту на других континентах, теми, кто придет нам на смену.
Неожиданно уровень записи увеличился. Матовый до сих пор экран стимулятора озарила вспышка. По его поверхности побежала оранжевая линия, переходящая в яркую, подвижную синусоиду.
Шел девятнадцатый год одиноких трудов человека, обнажающего сейчас передо мной процессы, проходящие в его нервных центрах. Я представил, как он вел отсчет уже не на дни, а на часы. Может, терпение его иссякло? Может, слишком много внимания он посвятил этим индивидуальным хронологическим подсчетам?
Барабан воспроизводящей аппаратуры замер с деликатным посвистыванием. Я довольно долго глядел на экран и ничего не предпринимал. Потом принял другую позу и перемотал запись.
Распорядок дня моего предшественника подвергся изменению. Цифровые данные перепутались до такой степени, что только компьютер был в состоянии выделить информацию, касающуюся отдельных явлений. Потом следовали длительные периоды подного бездействия. Когда он ни на что не обращал внимания. За исключением себя.
Поскольку стимулятор его работал без перерыва. Усиливал поля, генерируемые отдельными участками мозга, возбуждал, упорядочивал связи снутри организма, сглаживал или ликвидировал нарушения мыслительных процессов. Контрольный экран корректировки порой становился похожим на рисунок ребенка, который хотел нарисовать лес, но потом потерял терпение. Его заполняли тесно стоящие разноцветные линии.
Потом вдруг заговорил динамик:
— Перестань истериковать, — произнес охрипший мужской голос, в котором звучала усталость и словно бы раздражение. — В конце концов, это просто охота. Выбираешься наружу, идешь по лесной дорожке и — бах-бабах! В любом другом месте ты многое бы отдал за такое развлечение…
— Не люблю этого, — раздалось в ответ. — Никогда не любил. Охота — это хорошо для детишек, играющих в индейцев. Жестокость, вроде, является чем то естественным для психологии десятилетних мальцов…
— Жестокость? — с сарказмом подхватил первый. — Значит, ты признаешь, все же, что речь идет только о животных…
— Ничего, черт побери, я не признаю, — во втором голосе слышался страх. — Повторяю, я не люблю этого. Не имеет значения, касается это животных или же…
— Существ, которые охотятся… на тебя?
Я оцепенел. Что он сказал? Откуда второй голос?
Второго голоса не существовало. Все время говорил один и тот же мужчина.
Я сорвался с кресла. Инстинктивно бросил взгляд в направлении двери, словно желая убедиться, что не забыл запереть ее. И почувствовал, что покрылся потом.
— Больше ты сегодня никуда не пойдешь, — рявкнул динамик.
— С чего бы это? Дабы не рисковать?
— Базу они не атакуют. Да и в любом случае автоматы справятся без тебя.
— Я все-таки пойду.
— С излучателем?
— Нет. С букетиком фиалок. И добрыми пожеланиями.
Какое-то время было тихо. Потом послышался глубокий вздох.
— Похоже на то, что с меня всего этого довольно. Если задуматься на минутку, то и в самом деле довольно…
Динамик затрещал и смолк. Словно говорящий именно в этот момент сориентировался, что его подслушивают.
Я прокрутил запись до конца. Контрольная лампочка звука так и не вспыхнула ни на мгновение.
Из информации, закодированной в регистрационной аппаратуре, следовало, что на девятнадцатом году службы человек, несущий вахту на базе, столкнулся с проблемой, связанной с какими-то животными. И предупреждал своих сменщиков, чтобы те были начеку, покидая сторожку.
Информация, хотя и крайне скупая, была сконструирована логично. Становилось ясно, что речь идет о животных, причем — таких, которые могут доставить определенные неприятности.
Ладненько. Что касается меня, то не могу сказать, что я не люблю охоты. Раньше ни разу не пришлось пробовать. Так что посмотрим.
Последние действия, которые осуществил мой предшественник, заключались в проверке автоматической связи и аппаратуры гибернатора. Он включил аварийную систему, заблокировали все коммуникационные каналы, за исключением одного, суммирующего, с выходом на остальные базы, в том числе, и мою, и отправился спать. И то хорошо. По крайней мере, не произошло ничего такого, что могло бы ему помешать в этом.
Собственно, всю эту запись я должен еще разок прогнать через компьютеры, чтобы те сделали интерпретацию. Ни на что особенное я не рассчитывал. Все предпочтения и заповеди имеют сейчас такую же ценность, что предупреждение стоящего на мосту человека о том, что вода холодная.
Разумеется, я это сделаю. Завтра или через пару дней. Чего у меня в самом деле больше необходимого, так это времени.
Животные…
Я пожал плечами и отключил аппаратуру. В период гибернации снов не бывает. Если бы не это, то его шестидесятилетняя ночь могла бы произвести на меня гораздо более сильное впечатление.