Толкование сновидений
Шрифт:
Стоило бы еще этап отработать, но тут уж я над собой не властен. Крис позвонила шефу нашего отдела и сказала – если не отпустишь Поля хотя бы за месяц до, я твоей жене пожалуюсь. Выходка на мой взгляд довольно грубая и совсем не европейская. Откуда у девочки взялись такие манеры, понять не могу. Зато шеф, который уже трижды отец, и знает, что с беременными женщинами шутки плохи, уяснил все и сразу. Обычно на любые мои просьбы насчет передышки у него ответ стандартный – Поль, ты лучше всех, тебя любит аудитория, даже короткое твое отсутствие в эфире наносит ущерб интересам компании, все отпуска только в межсезонье, пошел работать. Деньги? На твоем месте, Поль, я бы вообще забыл это слово… Ну, и так далее в том же ключе. А тут и замена мне нашлась моментально, и отпускные капнули, и новый контракт, довольно выгодный, на горизонте нарисовался. Сказать, что я дико обрадован всеми этими обстоятельствами, увы, не могу. То есть, вернуться домой и быть рядом с Крис безусловно здорово.
Остается только надеяться, что нынешние мои душевные метания и терзания объясняются простым нарушением гормонального баланса, весьма характерным для организмов любящих мужей беременных женщин.
Благодаря этой отрезвляющей мысли я почти успокаиваюсь. Тяжко вздыхаю над двумя недоспанными часами. Ладно, раз отдохнуть не дали, примемся тупо существовать. Глоток минеральной, пара таблеток, еще глоток, чтобы запить витамины и лекарство. Встаю посреди комнаты, начинаю потихоньку разминаться. Гонять нужно организм, гонять. Доказывать ему, что он, прожив тридцать лет, не совсем развалился. По утрам для этого требуется определенное усилие воли. Но если себя преодолеть, можно потом немного пожить. И даже побыть молодым и глупым. Третьего дня в пресс-баре стали выяснять, годимся мы еще на что-нибудь, или уже нет. Дали бармену двадцатку, отодвинули столы от стены, и начали по ней бегать. Я пробежал дальше всех. Раззадорился и спорнул на бутылку виски, что попаду ногой в потолок. Там было невысоко, допрыгнул. Куда сложнее оказалось поставить автограф поверх отпечатка подошвы – с разбега не вышло, пришлось строить пирамиду из стульев. Утром все болело хуже, чем сегодня, разве что без ночных кошмаров. Вот незадача – пока был «челленджером», прихватывало иногда сломанную ногу. Теперь перелом утихомирился, зато остальное… Суставы безобразничают, вегетатика шалит, простужаться начал, гастритные явления какие-то загадочные из желудка полезли, даже в зубе, третьем нижнем правом – вдруг дырка! Не любит спорт, когда его резко бросают, он ревнив и обязательно мстит.
Я делаю наклоны и стараюсь не вспоминать сон, разбудивший меня. Ничего себе, да? Сон – и разбудил. А вот случается. Чаще, нежели хотелось бы. Делаю растяжку, и не вспоминаю сон. Думаю, не спуститься ли в тренажерный зал, и забываю его совсем. Решаю, что в зал идти лень, и вспоминаю опять. Надоело. Когда в следующий раз выберусь на историческую родину, попрошу тренера устроить мне хорошего мануального терапевта. Русские мануальщики лучше всех – глядишь, и решится проблема. Иначе меня этот позвонок доконает. Вправили его, видите ли, а он выскакивает снова. И выталкивает в мои сновидения всякую муть. Болезненный вымысел сплетается с реальными впечатлениями, и получается яркое, но донельзя гадкое полотно. Как будто поверх нормальной картины прошелся красками отпетый псих.
Ведь ничего сверхъестественного тем утром не случилось. Когда мы с Кристин сели в грузовик, и я связался с полицией, основное шоу уже фактически закончилось. Смертельный номер мы отыграли, а то, что было дальше – так, средненькая драма с элементами боевика. И возможно, дикие сны, в которых меня несправедливо обвиняют, а я бегу прочь – всего лишь отголосок дурацкого внутреннего конфликта, до сих пор тлеющего в моем сердце. Ведь с какого боку ни посмотри, а трагедия в Моннуаре вернула мне доброе имя. Если даже не выписала его заново. Сам я и пальцем не шевельнул – все сделала пресса. Из шкуры отщепенца и изгоя выбрался и ярко сверкнул тот, кто я и есть по сей день – гер-р-рой, блин. Но увы, мой нынешний светлый образ вскормлен чужой кровью и несчастьем. И какая разница, что на сей прискорбный факт наплевать решительно всем, кроме меня?
Очень похоже на этой истории Тони продвинулся – без малейших усилий, дуриком. Один-единственный раз мелькнул в новостях, зато попался на глаза кому надо: «Глядите, какой мужик! Какая харизма!» С перебитым носом Тони стал настолько сексуален и фотогеничен одновременно, что теперь просто не знает, куда девать во-от такую кучу денег и во-от такое количество баб. А с происшествием в Моннуаре лицо Тони ни у кого не ассоциируется, ведь никто уже не помнит, что такое Моннуар, и какое там имело место происшествие. Естественно, кроме горнолыжников. Но горнолыжники – средний класс, и не покупают ту дешевку, которую олицетворяет собой Тони.
Лично мне наглая физиономия Тони на рекламных щитах мешает нормально водить машину. Тем более, что я-то знаю: на самом деле это абсолютно раздавленный человек. Конечно, психотерапия творит чудеса, но в том-то и загвоздка – Тони не хочет или не может говорить вслух о пережитом насилии, унижении, позоре.
Кого-то мне это очень напоминает.
Точно не Пьера. Он еще полгода жил в Моннуаре, взвалил на себя все дела, пока Роджер валялся по больницам. А потом ему Родж посоветовал: «Уезжай. Только пожалуйста, не забывай. Хотя бы изредка звони». Пьер теперь на Аляске, обретается в местах самого что ни на есть нешуточного экстрима. Туда за одни красивые глаза не пускают, ему пришлось кое-чему подучиться, зато сейчас он настоящий экстремальный инструктор. Гоняет со всякими сорвиголовами по тамошним ноу-фолл-зонам [12] . Иногда все-таки падает, однако до сих пор живой. Доволен – говорит, всю жизнь мечтал. Сомнительно. Как-то не очень рвался Пьер на эту самую Аляску, пока у него в Альпах все шло путем.
12
Термин «no fall zone» понимать следует буквально – зона, в которой падать нельзя. Упал – пропал. В практике горнолыжного экстрима «no fall zone» – это, во-первых, «крутяк», где падать не стоит, потому что остановиться ты уже не сможешь, и кувыркаться будешь вплоть до летального исхода (да и после тоже, если крутизна достаточная). Во-вторых, это лавиноопасные участки, где падение даже одиночного лыжника может привести к сходу лавины, увлекающей человека за собой, и дальше не суть важно, чем завершится неконтролируемое движение вниз – удушением в снегу или ударом о скалу. Как правило «no fall zone» это и «во-первых», и «во-вторых» сразу.
Разумеется, термин достаточно условен – никто не может твердо гарантировать, что, упав в такой зоне, лыжник обязательно погибнет.
А в опустевшем Моннуаре старина Роджер то и дело наливает себе – теперь левой, правая никуда не годится, – и пьет. Начинает прямо с утра. Хотя алкоголь ему противопоказан в любое время суток. Но почему бы и не пить, ведь гостей в Моннуаре больше не бывает. Над комплексом будто грозовая туча повисла – тяжелая, давящая аура былой трагедии. В Моннуаре стало неуютно, и там никто не хочет отдыхать. Был короткий период, когда народ валил толпами – ненадолго, поглазеть. А потом как отрезало. Теперь разве что мы с Кристин наезжаем иногда, да еще Пьер. Думаю, через год-два проклятие отступит, все-таки Моннуар прекрасный высокогорный отель, но доживет ли хозяин до возрождения своего любимого бизнеса – вопрос. Тем более, что он разуверился в волшебной силе ледоруба. Говорит, железяка себя не оправдала. Понятное дело – я же вычерпал ее волшебство до самого дна в то злосчастное утро. Все оттянул на себя и израсходовал, до последней капли. Опять я.
Дитрих уверял: «Поль, вы сделали все, что могли, и даже сверх того. Заложникам очень повезло, что вы никогда раньше не были в серьезных передрягах. Я бы на вашем месте пускать ракеты побоялся». – «Вы?!» – «Да. Потому что я профессионал и знаю, чем кончаются такие подвиги. На самом деле вы счастливчик, Поль. Уникальное стечение обстоятельств – в то утро все, до мелочей, работало на вас. А иначе…» Моя проблема, что он меня не убедил. Я, видимо, очень не хотел убеждаться. А расстались мы с Дитрихом почти друзьями. Заключили договор: я не буду распространяться о его методах допроса невинных жертв политического террора (до сих пор не простил ведь, и никогда не прощу) а он засекретит мой смертоносный прыжок на трассе «чарли». Очень уж я стал бы похож на серийного убийцу, всплыви эта история. Прибавил бы к богатой коллекции всемирно известных душителей женскими колготками, отравителей трупным ядом и утопителей в ваннах еще один роскошный типаж – зарубателя горной лыжей.
А я ведь не убийца, я в основном подвиги совершаю.
Мне предлагали сто тысяч аванса за книгу, говорили – тебе же это раз плюнуть с твоими-то способностями. Но о чем писать? Разгонять на двести страниц мелкие подробности, выжимать из себя впечатления и переживания? Все равно самое интересное останется за строками, потому что делиться им я не могу. А чтобы рассказать главное, строк этих достанет и сотни.
Когда на местном посту Корпуса Спасателей засекли пуск ракет, то первым делом позвонили в Моннуар и спросили, что стряслось. Тони сдавленным голосом ответил: ничего, извините, пуск случайный, пьяное баловство. Дежурный очень удивился – люди, чья профессия связана с горами, красными ракетами не балуются, сколько бы ни выпили, не то воспитание, – но вслух удивления не выказал, а только посоветовал готовить деньги на штраф. И вызвал полицейское отделение. Ему так и так нужно было это сделать, по инструкции положено. Корпус Спасателей организация полувоенная, на каждом столе инструкция лежит, а уж пульт дежурного от них вообще прогибается.
Через пару минут с Тони уже беседовала целая комиссия – полицейский офицер и мощный компьютер. Тони врал, а машина показывала: человек в беде, переживает тяжелый стресс, возможно, говорит под давлением. Офицер немедленно поднял в воздух тревожную группу. Позвонил спасателям и попросил: вы пока не дергайтесь, но будьте готовы. Потом решил на всякий случай освежить в памяти свою инструкцию. Кряхтя, раскрыл тяжеленный фолиант, и увидел, что слегка недоработал. Инструкция предписывала немедленно разбудить старшего начальника и доложить ему: шеф, мы уже загнали на гору все, что шевелится.