Толкование сновидений
Шрифт:
Сновидение, однако, не удовлетворилось тем, что «внушило» мне отсутствие фурункулов при помощи представления, совершенно несовместимого с моей болезнью; оно ведет себя при этом подобно галлюцинаторному бреду матери, потерявшей ребенка, или купца, потерявшего все свое состояние; подробности последнего ощущения и образ, послуживший к его подавлению, служит ему также материалом для приведения в связь ситуации сновидения с тем, что было актуально в моей душе. (См. об этом у Гризингера, а также в другой моей статье о защитных психоневрозах, Neurologisches Zentraiblatt, 1896. (Sammlung kl. Schriften. I. Folge). Я еду верхом на серой лошади; цвет лошади соответствует в точности коляске цвета перца или соли, в которой (коляске) я недавно встретил коллегу Л. Острая пища мне запрещена в виду фурункулеза; я предпочитаю считать этиологическим моментом ее, а не сахар, о котором можно думать при фурункулезе. Коллега П. немного задирает передо мною нос, особенно с тех пор как он занял мое место у одной пациентки, с которой я проделывал всевозможные кунштюки. (Hoch zu Ross sitzen – означает одновременно: I. сидеть молодцом, на лишади и 2. задирать нос. Отсюда непереводимая
Записка, подобная той, какая имеется в руках у неврастеников, когда они являются к врачу:
«Не работать и не есть».
При дальнейшем анализе я замечаю, что сновидению удалось от желания избавиться от болезни, осуществленного в верховой езде, перейти к эпизоду моего детства: ссоре, происшедшей между мною и одним моим племянником, который на год старше меня и живет в настоящее время в Англии. Кроме того, оно использовало элементы из моих путешествий в Италию; улица в сновидении содержит в себе впечатления о Вероне и о Сиене. Более глубокий анализ приводит меня к мыслям сексуального характера; я вспоминаю, что обозначал намек на прекрасную страну в сновидении одной пациентки (gen Italien – genitalien); это стоит в то же время в связи с домом, в котором я был врачом прежде, чем коллега П. занял мое место, и о местоположении моего фурункула.
В другом сновидении мне удалось подобным же образом защититься, на этот раз от раздражения органа чувства, раздражения, угрожавшего нарушить мой сон. Но открытие связи между сновидением и случайным раздражением, вызвавшим сновидение, было результатом счастливого стечения обстоятельств. Я проснулся однажды утром в жаркий летний день в тирольском городке с сознанием того, что мне снилось: папа умер. Толкование этого коротенького, но зрительного сновидения не удавалось мне. Я вспоминал только об одной точке опоры для этого сновидения: незадолго до этого в газете появилось сообщение о легком недомогании его святейшества. Но во время завтрака моя жена у меня спросила: «Слышал ли ты сегодня утром ужаснейший звон колоколов?» – Я ничего не знал о том, что я слышал, но я понял теперь свое сновидение. Оно было реакцией на шум со стороны моей потребности во сне, на шум, которым набожные тирольцы хотели меня разбудить. Я мщу им тем выводом, который образует содержание моего сновидения, и продолжаю спать, не проявляя никакого интереса к колокольному звону.
Среди сновидений, сообщенных в предыдущих главах, можно найти несколько ярких примеров переработки так называемых нервных раздражении. Таким примером может служить сновидение о питье залпом; в нем соматическое раздражение является, по-видимому, единственным источником сновидения, а желание, вызванное ощущением – жажда – единственным мотивом его. Аналогично обстоит дело и в других простых сновидениях, когда соматическое сновидение само по себе способно осуществить желание. Сновидение больной, которая ночью срывает у себя со щеки охлаждающий аппарат, обнаруживает довольно необычайное реагирование осуществления желания на болезненное ощущение. Создается такое впечатление, что больной удалось стать на некоторое время анестетичной, причем она приписала свои боли другому человеку.
Мое сновидение о трех Парках вызвано, очевидно, голодом, но оно сводит этот голод вплоть до потребности ребенка в материнской груди и пользуется самой невинной потребностью для прикрытия более серьезной потребности, лишенной возможности проявиться в таком неприкрашенном виде. В сновидении о графе Туне мы видели, каким образом случайная физическая потребность соединяется с наиболее сильными, но и с наиболее подавленными движениями души. И если в сообщаемом Гарнье случае Первый Консул превратил шум взорвавшейся адской машины в сновидение о битве, то тут чрезвычайно ясно обнаруживается стремление, ради которого душевная деятельность вообще интересуется во время сна ощущениями. Молодой адвокат, уснувший после обеда в день своего первого большого выступления, ведет себя подобно Наполеону Великому. Он видит некоего Г. Рейха в Гуссиятине (Hussiatyn), которого он знает по выступлению, но элемент Гуссиятин настойчиво повторяется в сновидении; он просыпается и слышит, что его жена, страдавшая бронхитом, сильно кашляет (husten).
Сопоставим это сновидение Наполеона, обладавшего, кстати, превосходным сном, с другим сновидением вышеупомянутого студента, которому вслед за словами хозяйки, что ему пора в госпиталь, приснилось, будто он спит в госпитале, и он продолжает спать, сказав себе: «Раз я уже в госпитале, то мне не нужно вставать, чтобы идти туда». Последнее сновидение вызвано, очевидно, стремлением к удобству; спящий сознает мотив своего сновидения, но вместе с тем раскрывает загадку сновидения вообще. В известном смысле все сновидения вызваны стремлением к удобству, они служат желанию продолжить сон вместо того, чтобы проснуться. Сновидение – страж сна, не нарушитель его. По отношению к психическим моментам мы докажем правильность этого утверждения в другом месте; его же применимость к роли объективных внешних раздражении мы постараемся обосновать уже здесь. Душа либо совершенно не считается с ощущениями во время сна, если только это возможно по отношению к интенсивности и к сознаваемому ею значению этих раздражении, или же она пользуется сновидением, чтобы отрицать наличность этих раздражении, или же, в-третьих, будучи принуждена признать их, она старается истолковать их таким образом, чтобы актуальные ощущения стали составной частью желаемой и согласуемой со сновидением ситуации. Актуальное ощущение вплетается в сновидение и тем самым лишается своей реальности. Наполеон может продолжать спать, его сон нарушается лишь воспоминанием о канонаде под Арколе. Содержание этого сновидения рассказывается неодинаково в двух источниках, из которых я его знаю.
Желание спать, проявившееся у сознательного «я» и доставляющее вместе с цензурой сновидения (А также с описываемой в дальнейшем «вторичной обработкой») материал для сновидений, должно быть учитываемо каждый раз в качестве мотива к образованию сновидения, и каждое удавшееся сновидение является осуществлением его. Каким образом это постоянное и одинаковое всегда и повсюду желание спать согласуется с другими желаниями, из которых сновидение осуществляет то одно, то другое, – это послужит темой другого исследования. В желании спать мы имеем, однако, момент, который может заполнить пробел теории Штрюмпеля – Вундта и разъяснить причудливость и изменчивость толкования внешних раздражении. Правильные толкования, на которые способна спящая душа, требуют активного интереса и прекращения сна; душа избирает поэтому лишь такое толкование, которое совместимо с повелительной цензурой желания спать. Например, это – соловей, а не ласточка. Ибо если это ласточка, то сон кончен – наступило утро. Из всех доступных толкований раздражения выбирается лишь то, которое может быть приведено в наиболее тесную связь с желаниями, имеющимися налицо в душе. Таким образом, все заранее строго обусловлено и ни в коем случае не зависит от произвола. Неправильное толкование – это не иллюзия, а, если угодно, лишь предлог. Но здесь следует опять-таки признать наличие искривления нормального психического процесса, как и при замещении путем передвигания в угоду цензуре сновидения.
Если внешние и внутренние физические раздражения достаточно интенсивны для того, чтобы вызвать психическую реакцию, – поскольку последствиями их являются сновидения, а не пробуждение – они представляют собою основу для образования сновидений и твердое ядро в его материале, к которому подыскивается затем соответственное осуществление желания таким же образом, как и (см. выше) посредствующие представления между двумя психическими раздражениями. Это справедливо для некоторого числа сновидений постольку, поскольку в содержании их преобладает соматический элемент. В этом крайнем случае ради образования сновидения пробуждается даже неактуальное желание. Но сновидение не может изобразить ничего, кроме желания в осуществленном виде. Ему предстоит как бы задача решить, какое желание выбрать для того, чтобы изобразить осуществление его с помощью актуального ощущения. Если актуальный материал носит болезненный или неприятный характер, то он не может еще в силу одного этого считаться непригодным для образования сновидения. В распоряжении душевной жизни имеются желания, осуществление которых вызывает неприятные чувства; это представляется непонятным, но может быть объяснено наличностью двух психических инстанций и цензуры между ними.
В душевной жизни, как мы уже слышали, бывают вытесненные желания, относящиеся к первой системе, против осуществления которых борется вторая система. Существует мнение, не оставленное еще и в настоящее время, что такие желания существовали и затем были уничтожены, но учение о вытеснении, необходимое в психоневротике, утверждает, что такие вытесненные желания продолжают существовать, но наряду с ними существует и тяготеющая над ними задержка. Мы выражаемся вполне правильно, когда говорим о «подавлении» таких импульсов. Мы сохраняем и пользуемся психическим приспособлением для того, чтобы реализовать такие подавленные желания. Когда такое подавленное желание осуществляется, то преодоление задержки, исходящей от второй (могущей быть осознанной) системы, проявляется в форме неприятного чувства. Резюмируя эту мысль:
«когда во сне появляются ощущения неприятного характера из соматических источников, то работа сновидения пользуется этой констелляцией для осуществления какого-либо подавленного желания – причем цензура сохраняется в большей или меньшей степени».
Такое положение вещей объясняет целый ряд сновидений, сопровождающихся страхом, между тем как другой ряд сновидений, противоречащих, по-видимому, теории желания, обнаруживает наличность другого механизма. Страх в сновидениях может быть психоневротическим; он может проистекать из психосексуальных разражений, причем сам он соответствует вытесненному либидо. Тогда страх этот, как и все сновидение, сопровождается страхом, получает значение невротического симптома, и мы стоим на пороге крушения тенденции осуществления желаний в сновидении. В других сновидениях ощущение страха дается соматическим путем (например, у легочных и сердечных больных при случайных затруднениях дыхания); тогда оно используется для осуществления в сновидении таких энергично подавленных желаний, проявление которых в сновидении по психическим мотивам имело бы последствием то же ощущение страха. Объединить эти, по-видимому, два различных случая вовсе нетрудно. Из двух психических явлений, аффекта и представления, тесно связанных друг с другом, одно из них, актуальное, вызывает другое также и в сновидении; иногда соматически обусловленный страх пробуждает подавленное содержание представления, иногда же пробужденное и связанное с сексуальным возбуждением представление вызывает появление страха. О первом случае можно сказать, что соматически обусловленный эффект получает психическое толкование; в другом случае все имеет психическую основу, но подавленное содержание представления легко заменяется соматическим толкованием, соответствующим ощущению страха. Трудности, возникающие здесь для понимания, имеют мало общего со сновидением; они проистекают из того, что мы этим утверждением затрагиваем проблемы появления страха и вытеснения его.