Толкователи (сборник)
Шрифт:
— Но почему? Ведь у народов Экумены так много общего с нами. Они же помогали ломать ярмо корпораций, душившее нас. Они же стояли на нашей стороне.
— Нас привезли в этот мир как рабов. Но он наш, и только наш, и нам самим решать, как жить. И с нами пришел Камье, Пастух, Невольник, Камье-Воин. Это наш мир. Наша планета. И никто не подарил нам ее. Но нам не нужно знаний чужаков и их богов. Здесь мы живем, на этой земле. И здесь умрем, чтобы присоединиться к воинству Камье всемогущего.
Йосс ответила не сразу.
— У меня были дочь, внук и внучка, — наконец заговорила она с грустью. — Они оставили этот мир четыре года
— Как же вы позволили им улететь?
— Выбор зависел от них.
— А не от вас?
— Я не могла решать за них: им жить.
— Но вам больно.
Оба замолчали, и наступила гнетущая тишина.
— Все не так! — вдруг взорвался он. — У нас была своя судьба, собственная! Свой путь к Владыке! А они отняли его у нас, и теперь мы снова рабы! Эти умники чужаки со всеми их мудреными знаниями и открытиями, наши бывшие владельцы. Они говорили: «Сделай так!» — и мы делали. Теперь они говорят: «Делай эдак!» — и мы опять послушно выполняем приказ. «Садись вместе с семьей на наш чудесный корабль и лети к новым прекрасным мирам!» И дети улетели и уже не вернутся домой. И никогда не узнают, какой он, их дом, и кто они сами. Как не узнают и то, кто распорядился их судьбой.
Это была одна из тех речей, которые, как знала Йосс, Абберкам сотни раз произносил на митингах. В глазах его стояли слезы. Йосс почувствовала, что и сама вот-вот расплачется. Стоп! Она не должна позволять ему оттачивать на себе свое ораторское мастерство, играть ею, как он играл толпами.
— Даже если я с вами согласна, все же. Все же, — отважилась она, — почему тогда вы мошенничали, Абберкам? Вы же лгали своему собственному народу! Вы воровали у него!
— Никогда, — отрезал он. — Все, что я делал, — каждый мой вздох — было отдано во благо Всемирной партии. Да, я тратил деньги не считая, все, какие только мог достать, — но только на дело. Да, я угрожал эмиссару чужаков, поскольку хотел, чтобы все они убрались отсюда, да поскорее. Да, я лгал напропалую, потому что они хотели сохранить над нами контроль, а потом постепенно снова прибрать нас к рукам. Да я на все был готов, только бы спасти мой народ от рабства! На все! — Он заколотил огромными кулаками по коленям и, задыхаясь, выкрикнул: — Но я так ничего и не добился, о Камье! — и закрыл лицо ладонями.
Йосс молчала, чувствуя, как внезапно заныло сердце.
Вождь плакал как маленький ребенок, тихонько всхлипывая. Она ему не мешала. Наконец, успокоившись, он откинул спутанные пряди назад и вытер глаза и нос. Потом взял со стола поднос, поставил его на колени, наколол на вилку гренок, откусил кусочек, прожевал, проглотил. «Ну, если он может, то могу и я», — подумала Йосс и тоже стала есть. Когда с едой было покончено, она подошла к нему, чтобы забрать поднос, и тихо сказала:
— Простите меня.
— Все кончилось уже тогда, — очень спокойно и серьезно произнес он, глядя ей прямо в глаза. Он редко смотрел на нее. И еще реже видел.
Она замерла в ожидании неизвестно чего.
— Все кончилось уже тогда. Задолго до того, как началось. То, во что я верил тогда в Надами. Я верил, что стоит только их прогнать и мы сразу станем свободными. Но в круговороте войн мы заблудились, утратили свой путь, свое предназначение. Да, я лгал и знал, что лгу. Так какая разница, если я лгал чуть больше, чем нужно?
Из этой странной речи Йосс поняла лишь, что Абберкам полностью потерял душевное равновесие и его сумасшествие опять возвращается, и пожалела, что подзуживала его. Они оба были стариками, оба потерпели в жизни крах и оба потеряли детей. Зачем же ей было его мучить? Прежде чем забрать поднос, она на секунду накрыла ладонь Абберкама своей.
Потом ушла на кухню мыть посуду и вдруг услышала:
— Идите сюда, пожалуйста!
До сих пор Вождь никогда ее не звал, и Йосс поспешила в комнату.
— Кем вы были? — спросил он в упор.
Она ошарашено застыла в дверях, не понимая, о чем идет речь.
— Ну, прежде чем приехали сюда, — нетерпеливо произнес Абберкам.
— Я родилась на плантации. Потом училась в школе, жила в городе. Преподавала физику. Затем воспитывала дочь.
— И как вас зовут?
— Йосс. Я из племени седеви из Банни.
Абберкам кивнул. Йосс подождала еще немного и вернулась домывать посуду. «Он даже не знал, как меня зовут», — подумала она.
Теперь, когда он уже мог вставать, Йосс заставляла его ежедневно хоть немного гулять и сидеть в кресле; он повиновался, но быстро уставал. На следующий день она отважилась устроить ему более длительную прогулку, и Вождь так выбился из сил, что, едва оказавшись в постели, тут же заснул. Йосс на цыпочках поднялась по скрипучим ступенькам на свою любимую веранду и просидела там несколько часов, наслаждаясь тишиной и покоем.
Вечером Абберкам почувствовал себя лучше и сам захотел посидеть в кресле у очага, пока Йосс готовила обед. Она попыталась с ним заговорить, но вид у Вождя был угрюмый, и, хотя он ни словом не обмолвился о том, что произошло вчера, мысленно укорила себя за несдержанность. Разве они оба приехали сюда не за тем, чтобы забыть, оставить позади все свои прошлые ошибки и разочарования, как, впрочем, и победы, и ушедшую любовь. Пытаясь рассеять его мрачное настроение, Йосс стала рассказывать (нарочно углубляясь в подробности и пространные рассуждения, чтобы говорить подольше) историю Эйд и Вады — двух бедных влюбленных, которые в эту минуту снова резвились в ее кровати.
— Раньше мне некуда было уйти, чтобы их оставить наедине, разве что в деревню за покупками. А сейчас такая мерзкая погода, что носа из дома высовывать не хочется. Так что хорошо, что я могу прийти сюда. Мне нравится этот дом.
Абберкам хмыкнул, но Йосс была уверена, что он слушал достаточно внимательно и даже попытался понять, словно человек, разговаривающий с иностранцем, чьего языка он почти не знает.
— А вы не очень-то следили здесь за порядком. Вам что, все равно? — спросила она как можно дружелюбнее, разливая суп по тарелкам. — Ну что ж, по крайней мере это честно по отношению к самому себе. Вот взять меня, например: я до сих пор стараюсь притворяться святошей, которая заботится о своей душе, и пытаюсь пренебрегать тем, что действительно люблю: вещами, общением, комфортом. — Она устроилась у огня, поставив миску с супом на колени. — Наверху у вас есть чудесная комната. Та, что в углу, окнами на восход. Она хранит память о чем-то очень хорошем. Может, там был когда-то приют счастливых любовников. Даже болота из ее окон кажутся красивыми.