Толковая Библия в 12 томах(ред. А. Лопухин) Том 12

Лопухин Александр Павлович

Собрался синедрион, на который введен был Лисием узник – ап. Павел. Председателем синедриона был первосвященник Анания. Это был такой же высокомерный, преданный миру и маловерный саддукей, как и другие из ехиднина дома Анны, но он еще превосходил их своей жестокостью и ненасытной алчностью. С алчным бессердечием и жадностью он доводил низших священников почти до голодной смерти, лишал их принадлежащих им десятин, и вообще был таким хищником, что посылал своих слуг с дубинами на гумна для забирания десятин силой. Должность первосвященника он занимал в течение периода, который по этим смутным временам был необыкновенно продолжителен, хотя и прерывался его отсутствием, когда он в качестве узника отправлен был в Рим отвечать за свои преступные действия. При этом случае благодаря низким проискам он, по-видимому, выиграл свое дело; но впоследствии был низложен, и лишь немногие пожалели о нем, когда он был вытащен из водосточной трубы, куда он спрятался, и был убит разъяренными мятежниками.

И вот под предводительством такого-то первосвященника и заседал синедрион, собравшийся судить апостола. С детства привыкший благоговейно относиться к верховному судилищу народа и к его главе, апостол верил в его правосудие и хотел в речи объяснить свое положение. Став в обычное положение оратора, он начал свою речь словами: «Мужи, братия! я всею доброю совестью жил пред Богом до сего дня».

Но едва апостол высказал первое положение своей защитительной речи, как Анания с безобразной противозаконностью приказал приставам суда бить его по устам. Пораженный столь вопиющим оскорблением, столь незаслуженным насилием, ап. Павел устыдился за верховное судилище своего народа и, не стерпев столь грубого попрания всякой справедливости, воскликнул: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная! Как! ты сидишь, чтобы судить по закону и вопреки закона велишь бить меня?» Присутствующие, по-видимому, изумлены были смелостью укора ап. Павла и сказали ему: «Первосвященника Божия поносишь?» Гнев апостола иссяк в этом мгновенном взрыве, и он тотчас же извинился с достоинством и самообладанием. «Я не знал, братия, – сказал он, – что он первосвященник», – прибавляя к этому, что если бы он знал это, то не обратился бы к нему с укорительным названием «стены подбеленной», потому что он всегда поступал по наставлению Св. Писания: «Начальствующего в роде твоем не злословь».

Когда улеглось вызванное этим случаем смятение, началось разбирательство дела, и сразу же оказалось, что члены синедриона по-прежнему главным образом разделялись на две партии: саддукейских священников и фарисейских старейшин и книжников. Последние были популярны и многочисленны, а первые богаты и могущественны. Ап. Павлу хорошо было известно, что эти две партии находились между собой в непримиримой вражде, которая смолкала только в присутствии предмета общей ненависти. Он знал также, что одним из главных предметов спора между ними был вопрос касательно невидимого мира и жизни за гробом. Видя поэтому, что он не встретит в этом суде ни справедливости, ни милосердия, он решил бросить между ними яблоко раздора и среди вавилонского смешения языков закричал: «Мужи, братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят!» Такое заявление тотчас же заставило фарисеев стать на его сторону, и они схватились с своими злейшими врагами – саддукеями и их главой первосвященником Ананией, который был так нелюбим фарисеями, что столетие спустя все еще ходили среди них рассказы о его насилиях и алчности. Тотчас же поднялся страшный шум гневных голосов, и книжники, которые держали сторону фарисеев, все поднялись для того, чтобы объявить ап. Павла невинным. «Ничего худого мы не находим в этом человеке; если же Дух или Ангел говорил ему, не будем противиться Богу». Иудеи, даже эти знатные иерархи и раввины, опять выказали полную неспособность к самообладанию. Даже в священных пределах синедриона последовало столь сильное смятение, что ап. Павлу еще раз грозила опасность быть разорванным на куски, и на этот раз притом руками ученых и знатных лиц. Лисий, более и более изумляясь буйности иудеев, которые сначала с таким единодушием напали на Павла в храме и половина которых в синедрионе, по-видимому, теперь боролась в его защиту, порешил не отдавать своего согражданина ожидающей его позорной участи и приказал воинам увести его из синедриона. И там, в казармах чужеземных завоевателей, Господь опять явился своему мужественному апостолу и сказал ему: «Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме».

Но жизнь апостола была небезопасна в Иерусалиме даже под прикрытием римлян. На другой же день открылось, что против него составился со стороны фанатиков заговор, скрепленный клятвой. Фанатизм иудейский в это время находился в крайнем возбуждении и всевозможными смутами и насилиями доведен был до болезненного исступления. Развелось множество тайных убийц или так называемых сикариев, которые готовы были вонзить кинжал во всякого, кто только казался опасным для народа, его веры или политических прав. И теперь сорок человек поклялись не есть и не пить, пока они не убьют ап. Павла. Узнав об этом отчаянном заговоре, Лисий тайно и под сильным военным прикрытием отправил узника в Кесарию, к своему начальнику, прокуратору Феликсу, с формальным отношением об узнике и его деле. Феликс был отпущенником императора Клавдия и принадлежал к тем прославившимся своей низостью и алчностью римским администраторам, которые добивались своих должностей низкой лестью и подкупом и пользовались своим положением для постыдной наживы на счет вверенных их управлению областей. По свидетельству римского историка Тацита, Феликс был в одно и то же время распутный и жестокий, свои почти царские обязанности исполнял с духом раба. Чтобы закрепить за собой положение в Иудее, он женился на Друзилле, дочери Ирода Агриппы, и, считая себя безнаказанным, он грабил и всячески оскорблял иудеев, но зато и должен был постоянно бороться с страшными мятежами, поднимавшимися то сикариями и разбойниками, то ложными мессиями. Иудеи ненавидели его, и он ненавидел их. От такого человека нельзя было ожидать справедливости, но так как апостол был римский гражданин, то это одно и могло служить залогом того, что прокуратор станет на его сторону против ненавистных ему старейшин иудейских.

Для разбирательства дела Феликс вызвал членов синедриона в Кесарию. Хотя такое путешествие и не особенно приятно было членам верховного судилища, но нельзя было обойти его, и в Кесарию отправился и сам первосвященник Анания с целью во что бы то ни стало отомстить человеку, который назвал его «стеной подбеленной». Для большего успеха в деле иудеи наняли даже особого адвоката, Тертулла, и повели дело самым формальным образом. После обычного допроса свидетелей начались судебные речи, и первое слово было предоставлено Тертуллу. Наговорив много льстивых любезностей Феликсу, Тертулл стал обвинять узника, во-первых, в том, что он был общественной язвой, жившей возбуждением раздоров между иудеями по всему миру; во-вторых, что он был коновод назарейской ереси; и в-третьих, что он пытался осквернить храм. Вследствие этого-то именно иудеи схватили его и хотели судить согласно с своим собственным законом, но Лисий насильственно вмешался в их дело и взял его из их рук, приказав его обвинителям явиться к прокуратору. Прокуратор, обратившись к Лисию, мог вполне удостовериться в истине этих обвинений. Когда речь кончилась, иудеи, за неимением настоящих свидетелей, один за другим стали говорить против ап. Павла, подтверждая истинность всего сказанного Тертуллом (24:1–8). Тогда прокуратор, уже достаточно убежденный, что это, как известил его Лисий, была какая-нибудь иудейская смута касательно мелочей Моисеева закона, надменно дал знак узнику, чтобы он сказал что-нибудь против обвинения. В своей речи ап. Павел просто и с достоинством заметил, что он мог защищать себя тем с большим удовольствием перед Феликсом, что последний был теперь прокуратором весьма значительное время и поэтому, вследствие своего знакомства с иудейскими делами, легко мог уяснить себе сущность дела. Он мог удостовериться, что прошло лишь двенадцать дней с праздника Пятидесятницы, на который апостол прибыл совсем не с мятежными целями, а просто помолиться в Иерусалим, и что в течение этого времени он не беседовал ни с кем и не имел случая привлекать толпы или производить возмущение ни в храме, ни в синагоге, ни в какой-либо части города. Поэтому он положительно опровергал первый и третий пункты обвинения и требовал от иудеев, чтобы они представили свидетелей в подтверждение их. Что касается второго пункта, то он действительно принадлежит к особому обществу; но это такое же общество, как и то, к которому принадлежат они сами, так как он поклоняется Богу, поклоняться которому его, как иудея, учили с детства, открыто принимал все Св. Писание, верил, подобно большинству из них, в воскресение праведных и неправедных. Вследствие этой именно веры он всегда старался быть с чистой совестью как перед Богом, так и перед людьми. Перед тем он не был в Иерусалиме в течение пяти лет, и при возвращении с милостыней для бедных своего народа и с приношениями для храма иудеи нашли его в храме, где он спокойно очищал себя по закону. В мятеже, который последовал затем, он неповинен. Он поднят был некоторыми азиатскими иудеями, которые должны бы присутствовать в качестве свидетелей и отсутствие которых было доказательством слабости обвинения против него. Но если нельзя было привести их в качестве свидетелей, то он требовал от самих обвинителей, чтобы они изложили результат своего суда над ним перед синедрионом и доказали, есть ли у них хотя одна улика против него, кроме его восклицания, сделанного им во время разбирательства его дела в синедрионе, что его судили по вопросу о воскресении из мертвых.

Обвинение, очевидно, оказывалось несостоятельным. Сделанное ап. Павлом изложение обстоятельств дела прямо противоречило единственному сделанному против него показанию. Разногласия в учении между иудеями и им никоим образом не могли послужить предметом судебного разбирательства, так как они касались вопросов, которые не подлежали ведению римского закона. Ап. Павлу не было надобности доказывать учение назарян или оправдывать себя в принятии его, так как в это время оно еще не было объявлено religio illicita (религией недозволенной). Феликс вполне сознавал это. Он имел гораздо более точное знание об этом учении, чем иудеи и их нанятый адвокат. Он не хотел передать Павла синедриону, что могло бы быть опасным и было бы, несомненно, несправедливым; но в то же время он не хотел и оскорблять этих влиятельных лиц. Поэтому он отложил разбирательство дела и именно на основании отсутствия Лисия, который мог бы быть важным свидетелем в деле, обещая дать свое окончательное решение, лишь только последний прибудет в Кесарию.

Ап. Павел был отведен под стражу, но Феликс дал особое приказание сотнику, чтобы стража не была к нему жестокой и чтобы друзьям его дозволялся свободный доступ в его тюрьму. Со своей стороны Феликс был так заинтересован узником, что призывал его потом к себе, чтобы показать его и своей жене Друзилле. Апостол не преминул воспользоваться этим обстоятельством, чтобы обратиться к Феликсу с строгими обличениями за его неправды. Совесть прокуратора была тронута, и он хотел даже совсем освободить узника, если бы ап. Павел понял его намек и обещал дать ему взятку. Так как апостол не имел денег, да и не хотел искать освобождения столь низкими средствами, то и должен был в течение двух лет томиться в римской тюрьме в Кесарии. Но и самого Феликса скоро постигла заслуженная кара. Через год после заключения апостола в тюрьму в Кесарии произошла кровопролитная схватка между греками и иудеями, и так как победа осталась на стороне иудеев, которые решились жестоко отомстить своим врагам, то Феликс выслал против них свое войско и произвел страшное избиение их. По жалобе на него в Рим, он был отозван с своей должности и с целью выпутаться из затруднения должен был истратить большую часть своего неправедно приобретенного богатства. На его место в Кесарию прокуратором был назначен Порций Фест, при котором опять и рассматривалось дело ап. Павла.

ХLIII

Разбирательство дела ап. Павла перед Фестом. Ап. Павел и Агриппа II. Апелляция к кесарю. Путешествие в Рим и кораблекрушение

Новый прокуратор был человек более достойный и справедливый и на первых же порах заявил себя быстрой распорядительностью и деловитостью. Он прибыл в Палестину около месяца августа и через три дня по своем прибытии в Кесарию прямо отправился в Иерусалим. Одним из первых вопросов, с которыми он должен был встретиться, было дело ап. Павла. Двухлетнее тюремное заключение, воспрепятствовавшее осуществлению злого умысла иудеев, не могло подавить в них смертельной ненависти к человеку, который свободным предложением Евангелия язычникам давал в их глазах одно из самых роковых предзнаменований угрожающего им падения. Страшное побоище на площади рынка между иудеями и сирийскими греками, послужившее причиной отставки Феликса, оставило после себя неискоренимую вражду, и кесарийские иудеи единодушно требовали немедленного наказания ап. Павла. Когда Фест прибыл в Иерусалим, то его встретили с воплем о том же, и смерть Павла требовалась не только чернью, но и депутациями главнейших представителей Иерусалима, предводимых Измаилом Бен-Фаби, новым первосвященником.

Иудеи всегда со свойственной им ловкостью пользовались неопытностью всякого вновь прибывшего к ним правителя, с целью по возможности настроить его в свою пользу, пока он еще не успел освоиться с своим положением и, естественно, хотел произвести на всех благоприятное впечатление. Но Фест не принадлежал к числу тех низких и слабохарактерных прокураторов, которые готовы были совершить преступление, лишь бы приобрести популярность. Палестинские иудеи скоро нашли, что им приходилось иметь дело с человеком, который отнюдь не склонен был потворствовать им. Народ во главе с своими иерархами просил его, в качестве первой милости им, не исключать дело ап. Павла из их ведения, но привести узника в Иерусалим, чтобы еще раз подвергнуть его суду синедриона, на котором будут приняты все меры к тому, чтобы он не мог увернуться от этого суда при помощи возбуждения богословских распрей между ними. В действительности эти обрядники, гораздо менее смущавшиеся убийством, чем церемониальным осквернением, уже позаботились о том, что если Фест согласится на их просьбу, то их наемные убийцы немедленно покончат с ап. Павлом еще на дороге.

Фест, однако же, проник в их злые умыслы и уклонился от согласия на их просьбу под благовидным предлогом, что так как ап. Павел теперь находится в Кесарии, то он немедленно возвратится туда и вполне выслушает их жалобы. Так как иудеи продолжали настаивать на своей просьбе, то Фест дал им высокомерный и чисто римский ответ, что у римлян не в обычае жертвовать жизнью личности в пользу ее обвинителей и что поэтому он должен поставить обвиняемого на личную ставку с обвинителями и дать обвиняемому полную возможность самозащиты. Первосвященник с своими соучастниками, находя, что они ничего не могли выиграть ни запугиванием Феста, ни лестью ему, должны были еще раз ограничиться составлением наиболее влиятельной депутации для того, чтобы иметь успех в обвинении.