Толковая Библия в 12 томах(ред. А. Лопухин) Том 8
Шрифт:
Это было осенью; приближался один из самых замечательных иудейских годовых праздников, именно праздник Кущей, стягивавший в Иерусалим огромное множество народа со всех областей Палестины. Многие стали готовиться и из Галилеи; Спаситель отправился несколько раньше обыкновенных караванов поклонников, но это не помешало тому, что около Него собралось множество народа, который восторженно двигался за Ним, видя в Нем великого пророка, честь и славу своей области. По обычаю Спаситель направился своим любимым путем через Самарию, где уже раньше посеяны были Им семена благовестия и где Он находил восприимчивую почву. Но теперь и Христу пришлось испытать, до какой степени может доходить племенная и религиозная вражда. Когда поклонники, утомленные дорогой, прибыли в первое самарийское селение и хотели найти в нем желанный отдых, самаряне отказали в нем и не хотели принять ненавистных им иудеев. Этот отказ воспламенил апостолов Иакова и Иоанна, которым именно и поручено было позаботиться о приготовлениях для приема Спасителя и сопровождающих Его учеников и паломников, сильным негодованием. Исполненные надежды на царство Мессии, которое наконец, по их мнению, находилось уже накануне своего торжественного провозглашения, негодующие братья хотели открыть его с пламенем грозного мщенья, чтобы таким образом ободрить и оживить упавший дух последователей, которые, естественно, пришли в уныние от такого скорого и решительного отказа. «Господи! хочешь ли, мы скажем, чтобы огонь сшел с неба и истребил их, как и Илия сделал?» – «Что удивительного, – говорит святитель Амвросий, – что сыны Громовы хотели низвесть молнию?» Этот порыв их негодования находил себе оправдание не только в мщении Илии, но и в том, что последнее имело место именно в этой области Самарии. Если такое действие оказалось нужным
Между тем Спаситель в это время избрал из среды своих последователей еще семьдесят учеников, которые должны были составлять рядом с двенадцатью второй круг ближайших проповедников Евангелия и распространителей Царства Божия. Их Он теперь отправил по двое повсюду приготавливать путь для Него и дал им наставления, схожие с теми, которыми Он напутствовал двенадцать учеников. Они отличаются толь ко большей краткостью, потому что и давались по случаю более временной обязанности; в них опущены излишние теперь ограничения касательно непосещения язычников и самарян. Вместе с тем они звучали уже более грустным тоном, очевидно, навеянным грустными испытаниями постоянного отвержения.
С приближением к Иерусалиму в числе окружавшего Христа народа стало больше появляться фарисеев и книжников, которые не прочь были позаняться совопросничеством, чтобы всесторонне исследовать взгляды галилейского Пророка.
Один из них подошел к Спасителю и спросил Его: «Учитель! что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Иисус, провидя его коварные побуждения, просто спросил его, какой ответ на этот вопрос дан законом, изучение и объяснение которого составляет самую цель его жизни. Законник дал лучшее изложение, какое только было известно в то время. Иисус подтвердил его ответ и сказал: «Так поступай и будешь жить». Но добиваясь несколько больше этого и стараясь оправдать вопрос, который даже с его точки зрения был излишен и задан был, как он сам сознавал, с неблагородным намерением, законник надумал прикрыть свое отступление новым вопросом: «А кто мой ближний?» Христос знал, что если спросить собственного мнения законника по этому вопросу, то оно было бы крайне узко и ложно; поэтому Он ответил сам или, вернее, дал законнику средство ответить на него одной из своих трогательных притчей. Он рассказал, как однажды человек, проходя скалистым ущельем, ведущим из Иерусалима к Иерихону, попал в руки разбойников, частые нападения которых дали самому проходу зловещее название «Кровавый путь». Грабители-бедуины, как часто бывает еще и теперь, бросили его на дороге обнаженным, истекающим кровью и полумертвым. Священник, возвращаясь этим путем в свой священнический город, увидел его, но тотчас же перешел от него на другую сторону дороги. Проходил также левит, но еще с более холодным равнодушием посмотрел на него и прошел мимо. Но вот тем же путем проезжал самарянин, один вид которого возбудил бы в несчастном трепет племенной вражды и самую тень которого он почел бы осквернением, – добрый самарянин, образ того божественного Проповедника, которого отвергали и презирали люди, но который пришел исцелить раны человечества, не находившие для себя целебных средств ни в обрядовом, ни в нравственном законе. Он подошел к несчастному, сжалился над ним, перевязал ему раны, посадил на своего осла, сам пошел пешком по жесткой, раскаленной, пыльной и опасной дороге и не оставил его до тех пор, пока совершенно не обеспечил его безопасности и в заключение даже великодушно позаботился о его будущих нуждах. «Кто же из этих троих, – спросил Иисус Христос законника, – был ближний попавшемуся разбойникам?» Законник, конечно, не был настолько тупоумен, чтобы не видеть – кто; однако же, чувствуя, что он никак не может включить в понятие ближнего ни самарян, ни язычников, не имел достаточного мужества и откровенности выговорить «самарянин», а потребил жалкий обиняк: «Оказавший ему милость». – «Иди, – сказал ему Христос, – и ты поступай так же».
Так путешествие постепенно приближалось к цели, и вот уже виден был Иерусалим. Но Христос не сразу отправился в святой город, а на время остановился в Вифании, ютящейся на одном из склонов горы Елеонской. В этом пригородном селении жило одно благочестивое семейство, которое уже не раз удостаивалось посещений Христа во время Его пребывания в Иерусалиме, и всякий раз оно встречало божественного Гостя с необычайным радушием и восторгом. Оно состояло из трех членов – Лазаря и его двух сестер: Марфы и Марии. Прибытие Спасителя в их дом по обычаю привело их в неописуемую радость, которая еще увеличивалась от того, что Спаситель уже давно не был у них. Обе сестры соперничали между собой в оказании внимательности и почтения к высокому гостю, и особенно Марфа засуетилась, бегая взад и вперед, чтобы получше приготовить Ему угощение. Сестра ее Мария также заботилась о приличном для Него приеме, но, будучи более возвышенного характера, она иными способами оказывала Ему любовь и почтение. Зная, что Марфа до блаженства была рада сделать все, что только можно, для Его материального удобства, она сама в глубоком смирении села у ног Иисуса и слушала слово Его.
Марии нельзя порицать за это, потому что сестра ее, очевидно, с радостью отдалась заботе по возможности лучше выполнить требования гостеприимства и без всякой помощи могла сделать все, что требовалось для того. Нельзя порицать также и Марфы за ее хлопотливость; единственная ошибка ее состояла в том, что она при своей внешней деятельности потеряла необходимое равновесие с требованиями внутренней жизни. Когда она так трудилась и хлопотала, нечто вроде зависти нарушило ее душевное спокойствие при виде того, как сестра ее «праздно», думалось ей, сидит у ног их высокого Посетителя и все хлопоты сваливает на нее одну. Если бы она вдумалась побольше, то, конечно, не могла бы не признать, что в уклонении Марии от забот домашнего хозяйства было не столько себялюбия, сколько здравого размышления; но быть справедливым и великодушным всегда трудно, а когда кто дозволит себе поддаться низкому чувству вроде мелочной зависти, то даже и невозможно. Так, в порыве своей раздраженности, Марфа, вместо того чтобы ласково попросить свою сестру помочь ей, если только действительно нужна была эта помощь, – на которую, как можно судить по характеру Марии, та живо откликнулась бы, – она почти с досадой и непочтительностью подбегает и спрашивает Иисуса, неужели Ему нет нужды, что сестра ее сидит сложа руки, между тем как она одна должна хлопотать по хозяйству. Не скажет ли Он ей, чтобы она пошла и помогла в хозяйстве (Марфа была, очевидно, слишком добросовестна, чтобы прибавить обычное выражение строптивых людей – что, дескать, ей самой бесполезно говорить об этом). Но эта ненужная суетливость встретила в Христе любящий укор: «Марфа, Марфа, – сказал Он ей тоном нежного укора, – ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно. Мария же избрала благую часть, которая не отнимется от нее».
Поутру Спаситель удалился в уединенное место помолиться. Ученики не раз видели Его на молитве, но теперь, под впечатлением торжественных ожиданий чего-то великого, они захотели научиться от Него молитве. Когда молитва Его окончилась, они подошли к Нему и изложили свою просьбу, и Спаситель тотчас же преподал им ту дивную «Молитву Господню», которая легла в основу всех христианских молитв. В ней Спаситель в молитвенной форме изложил сущность того именно, достижение чего необходимо для духовного совершенства человека. И прежде существовали молитвы, часто отличавшиеся замечательной высотой мысли и чувства, и иудейские раввины считали своей обязанностью преподавать своим ученикам знание молитв, обнимающих собой весь закон и пророков; но только молитва Господня воплощает в себе все, что только может чувствовать и жаждать искренно верующее и истинно человеческое сердце. В ней нет ничего такого, что вытекало бы из каких-либо личных пожеланий; все в ней дышит сознанием общего сыновства человечества по отношению к Отцу Небесному, пришествие царствия которого выставляется главнейшим пожеланием всякого чистого сердца. Из материальных благ в ней испрашивается только хлеб насущный, как необходимое условие существования; но с большей настойчивостью испрашивается прощение наших долгов или грехов, под условием нашего собственного прощения грехов других по отношению к нам. Мир окружен соблазнами, а человек слаб, и потому Спаситель учил своих учеников молиться о том, чтобы Отец Небесный не подвергал нас опасности чрезмерных искушений или испытаний, и в заключение всего, чтобы избавил нас от главного виновника искушений, именно от лукавого. Все эти прошения к Отцу Небесному закончены торжественным славословием: «ибо Твое есть царство и сила и слава во веки. Аминь».
XX
В Иерусалиме. Проповедь Иисуса Христа в преполовение и последний день праздника Кущей. Исцеление слепорожденного
Праздник Кущей был одним из самых торжественных иудейских праздников, и для совершения его стекалось огромное множество народа, который спешил как возблагодарить Бога за все благодеяния истекающего года, так и принять участие во всех увеселениях. Народ в это время, покончив все свои полевые работы и собрав виноград, чувствовал себя особенно свободным и предавался как религиозным, так и мирским удовольствиям. Сам праздник служил воспоминанием странствования израильтян по пустыне, и его проводили с таким всеобщим ликованием, что Иосиф Флавий и Филон Александрийский называют его «святейшим и величайшим праздником», и у иудеев он известен был как праздник по преимуществу. Он совершался в течение семи дней подряд, с 15 по 21 день месяца Тисри, и восьмой день проводился в священном собрании. В течение семи дней иудеи в воспоминание своего странствования по пустыне жили в небольших шалашах, сделанных из густолиственных ветвей масличных, пальмовых и миртовых дерев, и каждый носил в руках пучок зелени (лулаб), состоявший из пальмовых и ивовых ветвей, из плодов персика и лимона. В продолжение недели праздника все священники по очереди совершали служение; семьдесят тельцов приносилось в жертву за семьдесят народов мира; ежедневно читался закон и ежедневно храмовые трубы по двадцать одному разу трубили вдохновенные и торжественные гимны. Ликование, несомненно, усиливалось еще тем, что праздник этот наступал спустя только четыре дня после страшных обрядов великого дня покаяния, в который совершалось торжественное очищение грехов всего народа. Такая торжественность праздника могла бы неблагоприятно повлиять на настроение народа. Если бы Спаситель открыто явился в Иерусалиме среди восторженных поклонников, то восторженность их легко могла бы перейти в политическое смятение, как это и бывало не раз, особенно с галилеянами, отличавшимися наибольшей пылкостью патриотического духа. Поэтому Он всячески избегал поводов к этому и даже на вопрос своих «братьев» о том, пойдет ли Он вообще на этот праздник, отвечал уклончиво, что еще не пойдет. И теперь, будучи неподалеку от Иерусалима, Он не сразу пошел на праздник, а лишь несколько дней спустя, так что многие думали, что Он совсем не будет на празднике.
Между тем праздничный народ действительно был в необычайно восторженном настроении. Сошедшиеся отовсюду поклонники с изумлением передавали друг другу о виденных ими необычайных чудесах галилейского Пророка и о слышанном ими божественном учении Его. Слава Христа гремела уже по всей стране, и отголоски ее теперь сливались в один торжественный хор славословия в Иерусалиме. «Но где же Сам пророк? – спрашивали все. – Неужели Он не будет на этом торжественном народном празднике?» Проходили дни за днями, а Христа все не было, и народ уже перестал волноваться мыслью о Нем. Но тогда-то именно, в середине праздника, и явился Христос, чтобы сеять семена своего божественного учения на почву спокойного, не волнуемого страстями сердца. По обыкновению, Он выступил в притворе храма, где обыкновенно раввины поучали народ. Достаточно было только появиться этому божественному проповеднику, который учил так, как никогда еще не мог учить человек, именно жег сердца людей словом любви и истины, и народ тотчас же окружил Его, оставляя важных книжников про себя заниматься своими казуистическими тонкостями, в которых они полагали всю суть религии и Закона Божия. Такое внезапное появление давно не бывшего в Иерусалиме галилейского Пророка немало изумило книжников, а предпочтение Ему со стороны народа возбудило в них крайнюю зависть и злобу. Книжники по необходимости должны были присоединиться к другим слушателям Христа, но в толпе стали распространять недоверие к познаниям галилейского Проповедника: «Как может Он знать Писание, не учившись?» Заслышав эти толки, Спаситель не преминул преподать глубокий урок, что не всякое учение есть мудрость, и менее всего то именно учение, которое преподавалось в школах раввинских, где действительно не учился Христос. Его учение выше. Оно исходит от Того, Кто послал Его, и всякий исполняющий волю Божию может постигнуть проповедуемые Им истины. Такое открытое заявление об источнике учения Христа еще более раздражило книжников, и в них мелькнула кровожадная мысль как-нибудь насильственно отделаться от столь опасного соперника, изобличавшего всю лживость и пустоту их законничества. Но Христос тотчас же проник в их коварные мысли и всенародно спросил: «За что ищете убить Меня?» Такой вопрос, молниеносно озаривший мрачную тайну злобствующих книжников, должен был повергнуть их в необычайное смущение, и чтобы подавить это смущение и вместе замять опасный вопрос, они не нашли другого способа, как объявить Иисуса бесноватым и нездравомыслящим.
О своем смущении книжники не замедлили передать синедриону, и в этом верховном судилище немедленно составился план действия в отношении неприятного для его членов учителя. Он снарядил тайную депутацию, которая должна была собрать сведения об учении Иисуса и затем арестовать Его. Между тем праздник близился к концу и настал последний день его. В этот день совершался особенно торжественный обряд. Народ отправлялся в храм, и когда утренняя жертва полагалась на жертвенник, один из священников шел с золотым сосудом к пруду Силоамскому, неподалеку от подножия Сионской горы, и там черпал три лога воды, которая затем в торжественной процессии приносима была водными вратами в храм. При вступлении этой процессии в пределы храма левиты трубили в священные трубы, пока процессия не доходила до самого алтаря, где вода выливалась в серебряную вазу с левой стороны, а в серебряную же вазу с правой стороны вливалось вино. Затем начиналось пение великой «аллилуйи» (Пс 115–118), и когда доходили до стиха: «Славьте Господа, ибо Он благ, ибо во век милость Его», то каждый из празднично одетых богомольцев, стоя у алтаря, радостно потрясал своим лулабом. Вечером народ предавался таким ликованиям, что, по выражению раввинов, кто не видал этой «радости черпания воды», тот не знает, что значит радость. Спаситель в это время также находился в храме и, воспользовавшись этим обрядом, начал направлять мысли народа к духовному черпанию из того источника воды живой, испивший из которого не возжаждет во век. Встав среди народной толпы, Он воскликнул: «Кто жаждет, иди ко Мне и пей. Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой», т. е. под действием имеющего сойти Духа Святого, верующие в Него не только возродятся сами в своей внутренней жизни, но и будут в состоянии изливать потоки жизни и на других, через распространение Евангелия Христова.
Такая проповедь поразила многих своей неотразимой жизненностью и вместе таинственностью, и в народной толпе начались горячие рассуждения о самом Проповеднике. Одни утверждали, что «Он точно пророк»; другие шли еще дальше и прямо говорили: «Это Христос». А иные, и именно ученые книжники, запальчиво опровергали это последнее мнение, приводя и готовый ученый аргумент против него. «Разве, – говорили они, – из Галилеи Христос прийдет? Не сказано ли в Писании, что Христос прийдет от семени Давидова, и из Вифлеема, из того места, откуда был Давид?» Рассуждения перешли в ожесточенную распрю, и противники Христа, не имея возможности убеждениями отклонить от Него народ, хотели просто схватить Его; но не пришел еще час Его, и «никто не наложил на Него рук». Не осмелились этого сделать даже и посланные от синедриона. Обходя притворы храма, останавливаясь среди колонн так, чтобы не быть замеченными Тем, кого они подстерегали, они также не могли не слышать кое-чего из дивного учения, лившегося из уст Его. Послушав же Его, они уже не могли исполнить своего поручения. Они подчинились непреодолимому влиянию, которое производил божественный Учитель; какая-то бесконечно-могущественная сила отнимала у них волю, подрывала решимость. Послушать Его – значило не только быть обезоруженным во всяком покушении против Него, но почти обращенным из злейшего врага в благоговейного ученика. «Никогда человек не говорил так, как этот человек» – вот все, что они могли сказать о Нем. Членам синедриона оставалось только ответить им бесплодным гневом и презрительным упреком, что, вероятно, и они прельстились и уверовали в этого пророка и любимца невежественной, проклятой и жалкой толпы. Никодим, в сердце которого давно уже теплилась искра веры, понемногу разгоравшаяся в полное пламя убежденности в божественном достоинстве Иисуса, осмелился было возразить, что не следовало ли бы сначала узнать хорошенько, прежде чем осуждать. Но это справедливое замечание осталось без внимания, и члены синедриона опять обратились к недостойным насмешкам и своему невежественному законничеству. «И ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк», – нагло утверждали они, забывая, что Галилея дала уже несколько величайших пророков, и между ними Илию и Иону. «И разошлись все по домам, Иисус же пошел на гору Елеонскую», чтобы там в уединенной молитве облегчить благословенным отдыхом свою утомленную душу.