Толстой-Американец
Шрифт:
Из поданной Ф. И. Толстым в мае 1845 года записки на имя начальника III Отделения графа А. Ф. Орлова (она известна нам в копии [959] ) проясняется, что помянутого московского мещанина звали Петром Ивановичем Игнатьевым. По мнению нашего героя, этого типа следовало публично наказать на городской площади. О том, какой карой он, Толстой, своевольно (действуя по принципу: «государство — это я») заменил законную торговую казнь, Американец в документе благоразумно умолчал. Хочется всё-таки надеяться, что неистовый граф удовлетворился удалением одногомещанского зуба [960] .
959
На хранящейся в архиве рукописи есть помета князя П. А. Вяземского: «Записка графа Ф. И. Толстова, поданная гр<афу>
960
Ср.: «Стахович рассказывает, что Толстой приказал вырвать этому подрядчику не один зуб, а все зубы, но, очевидно, это — гипербола, и рассказ Герцена, знавшего того чиновника, который возбудил дело, более достоверен» (С. Л. Толстой. С.48–49).
В роли наторелого дантиста (а заодно и магнетизёра) лицезрел в сороковые годы Американца и отрок Лев Толстой. «Помню, он подъехал на почтовых в коляске, — вспоминал писатель, — вошёл к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли его особенный сухой французский хлеб; он другого не ел… В это время у брата Сергея сильно болели зубы. Он спросил, что у него. Узнав, сказал, что может прекратить боль магнетизмом. Он вошёл в кабинет и запер за собою дверь. Через несколько минут вышел оттуда с двумя батистовыми платками. Помню на них лиловые каймы узоров; он дал тётушке платки и сказал: „Этот, когда он наденет, пройдёт боль, а этот, чтобы он спал“. Платки взяли, надели Серёже, и у нас осталось впечатление, что всё совершилось, как он сказал» (цит. по: Розанова С. А.Лев Толстой и пушкинская Россия. М., 2000. С. 229).
Щербатый Игнатьев ответил, чем мог: он подал прошение на высочайшее имя, в котором обвинил «отставного Полковника Графа Толстого в истязании, увечье, неплатеже следуемого ему жалованья, даже в грабеже его имущества, в вещах и деньгах состоящего».
И 3 февраля 1841 года из Петербурга в Москву было послано повеление «произвести строжайшее следствие».
В записке, адресованной А. Ф. Орлову, Американец дал своеобразную оценку принятому в Северной столице решению: «Государь, увлекшись чувством известной строгой Его справедливости, поставил в уровень Полковника Графа Толстого, который некогда служил не без чести Царю и отечеству, проливал за них кровь свою, с мещанином, который по делам своим должен бы был давно пролить свою кровь на торговой площади» [961] .
961
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 809. Л. 1.
Повеление императора Николая Павловича доставили в Первопрестольную, с грозной бумагой ознакомили Американца, а тот в свою очередь рассказал о нависшей над ним беде близкому ко Двору В. А. Жуковскому. Их беседа состоялась, как видно из приведённой выше дневниковой записи поэта, утром 10 февраля 1841 года. Очевидно, пребывавший в «тревоге» [962] Фёдор Иванович обратился к нему с просьбой о заступничестве, и добрейший Василий Андреевич, вволю пожурив старинного приятеля за очередное рукоприкладство, пообещал оказать графу посильную помощь.
962
Жуковский. С. 243.
Пообещав, В. А. Жуковский тут же исполнил сулёное. Спустя три дня, 13 февраля, он нанёс визит московскому гражданскому губернатору Ивану Григорьевичу Сенявину и по-свойски обсудил с ним толстовские коллизии. Губернатор не держал зла на графа Фёдора Ивановича и «дал добрую надежду» поэту. Тот, окрылённый, поспешил «с доброю вестью» к Толстому и с порога обрадовал старого шалуна. «День удачный», — отметил В. А. Жуковский в дневнике [963] .
«Толстой задарил полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный извет». Так, одной фразой, охарактеризовал А. И. Герцен следующую стадию толстовского дела. В чём-то Искандер был отдалённо прав: действительно, Американец, как мы теперь знаем, заручился поддержкой влиятельных лиц. Однако автор «Былого и дум» весьма существенно исказил ход расследования.
963
Там же.
Оказывается, Петра Игнатьева упекли «в острог» отнюдь не в 1841 году и вовсе не за «извет» на графа Фёдора Толстого, как уверял читателей А. И. Герцен. И по срокам, и по части процедуры всё обстояло иначе.
В 1841 году мещанин «от следствия уклонился»; попросту говоря, он, почуяв недоброе, пустился в бега. В отсутствие истца разбирательство, которому российский император дал «законное направление», приостановилось. А уже готовый (при поддержке сильных заступников) оправдаться Американец оказался в двойственном положении: выдвинутые против него обвинения не были ни доказаны, ни опровергнуты.
Около четырёх лет об оскорблённом мешанине не было ни слуху ни духу. «В течение сего времени и не оставляя своего промысла, —
964
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 809. Л. 1–1 об.
Тут и вмешался в расследование Николай Филиппович Павлов (1803–1864), человек сомнительного происхождения [965] , однако полномочный чиновник и писатель с именем.
Он с 1842 года служил в канцелярии московского генерал-губернатора и осуществлял «надзор за ходом арестантских дел» [966] . Периодически объезжая переполненные столичные каталажки, коллежский секретарь Н. Ф. Павлов, как сказано в солидной энциклопедии, «хлопотал об освобождении безвинно пострадавших» [967] . Озаботился Николай Филиппович и судьбой Петра Игнатьева, стал покровительствовать угнетённой невинности, — а потом поделился с А. И. Герценом своими соображениями.
965
Отцом Н. Ф. Павлова молва числила генерал-аншефа В. В. Грушецкого; по бумагам же он был сыном дворового человека. В 1811 году Н. Ф. Павлов получил вольную.
966
В 1843 году литератор стал также членом московского тюремного комитета.
967
Зайцева И. А. Павлов Николай Филиппович // Русские писатели 1800–1917: Биографический словарь. Т. 4. М., 1999. С. 491.
В «Былом и думах» устная повесть чиновника преобразилась в такой текст:
«В это время один русский литератор, Н. Ф. Павлов, служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело, неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку: дело клонилось явным образом к его осуждению. Но русский бог велик! Граф Орлов написал князю Щербатову [968] секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтобы не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим.Н. Ф. Павлова граф Орлов советовал удалить от такого места… Это почти невероятнее вырванного зуба. Я был тогда в Москве и очень хорошо знал неосторожного чиновника» [969] .
968
Имеется в виду московский генерал-губернатор князь Алексей Григорьевич Щербатов (1777–1848).
969
Выделено А. И. Герценом. Известно, что титулярный советник Н. Ф. Павлов оставил тюремную службу только в 1846 году.
Версия А. А. Стаховича в данном пункте короче; в то же время она почти дословно совпадает с искандеровской: «Граф Закревский затушил это дело» [970] .
И здесь демократические изобличители Американца и высшей администрации империи поведали публике, мягко говоря, не всю правду.
Они, в частности, утаили от читателей, что «филантроп и аристократ 12-го класса» (так охарактеризовал наш герой Н. Ф. Павлова) весною 1845 года не ограничился изучением дела мещанина: он настоял на освобождении Петра Игнатьева. А мещанин, покинув узилище, поступил привычным для него макаром — «тотчас убежал».
970
Мемуарист ошибся в имени начальника Москвы: А. А. Закревский был преемником князя А. Г. Щербатова, он заступил на этот пост в мае 1848 года.
Полиция же если и принялась искать беглеца, то весьма лениво, более для видимости.
«Следствие опять остановилось, и граф Толстой поднесь тяготится под бременем оного, не предвидя его окончания; семейство его скорбит, свобода его стеснена; он не может даже оставить Москвы, что было бы необходимо для тяжко больной его дочери, — писал Американец графу А. Ф. Орлову. — Неужели это непременный плод той справедливости, которая столь любезна сердцу правдивого нашего Царя! Но Толстой не ропщет, он только просит Начальство обратить внимание на столь вопиющее дело, благоговея пред волею и благими намерениями Государя» [971] .
971
РГАЛИ. Ф. 195. On. 1. Ед. хр. 809. Л. 1 об.