Толстый на кладбище дикарей
Шрифт:
Федькина сестра тут же развернулась и порулила по дому, командуя сама себе:
– Поисковые работы начинаются, лево руля!..
Остальные стояли столбами, непонимающе глядя на Тонкого. Федька заметно нервничал:
– Ну ищите же, чего вы?
– Мы? – спросил Темыч. – Мы ничего. Мы найдем. – Он развернулся и пошел в комнаты. Остальные молча разбрелись, кто куда.
– Ты извини. – Пожал плечами Федька. – Леха сегодня болеет, отец на хозяйстве, все кувырком. Мы найдем, правда…
Тонкий стоял и не врубался, к чему это он, про отца. Выпроваживает, что ли?
– Правда найдем. – Федька потихоньку начал теснить Тонкого к двери – намек был ясен. Что ж, если его не хотят видеть… У всех есть свои причины не принимать гостей, и у многобратного Федьки,
– Пока.
– А я тебе сразу-сразу принесу, – крикнул Федька уже в спину Тонкому. – Я же знаю, где вы живете!
Тихо скрипнула калитка: вот так теряют друзей. То есть крыс, но все равно жалко. Может, в огороде поискать? Не, не поймут. Если он почему-то здесь лишний, то лишний не только в доме, но и на всей прилегающей территории. Тонкий побрел по полю в сторону лагеря. Спешить было некуда: тетя с Ленкой наверняка еще купаются. Если тетя сказала «Рано приехали», значит, будет Ленку в море отмачивать, пока наступит «не рано». Знает Тонкий эти прикольчики. Он шел и смотрел под ноги, поэтому не сразу заметил Петруху. Честно говоря, Тонкий и не увидел бы его, если бы тот не подал голос:
– Ну чего звал? Я все помню, не маленький.
Тонкий поднял голову. Впереди, в двадцати шагах от него, стоял Петруха. И оправдывался перед кем-то… Кем-то низкорослым… Хотя не обязательно, трава высокая, Тонкий двухметрового Петруху видит, вот Петруха Тонкого, кажется, нет… Точно нет: Петруха повертел головой, но Сашку так и не заметил.
– Между прочим, эти уже вернулись… – ворчал Петруха.
– Сам знаю, – ответил Невидимый. Голос был знакомый. Очень знакомый… Бомж? Семеныч? – По кустам иди. Бегом!
Сам Семеныч вскочил (точно он!), пнул Петруху, смачно так пнул, судя по звуку.
– Иди, ленивая тварь!
– Зря ты это сделал, Семеныч, – беззлобно ответил Петруха и пошел.
Тонкий постоял, но потом решил, что можно уже идти, не заметят. И пошел следом. То, что в лагерь соваться рано, – факт. Тетя сама не сунется и Ленку не пустит. Скорее всего, сидит она на пляже с биноклем – и ждет: где-то наш саблезубый гоминид, когда явится? Так что в лагерь лучше не соваться. Гораздо полезнее будет проследить за Петрухой и Семенычем. Тонкому не давал покоя разговор про «эти уже вернулись» и «Работать пора». Почему, интересно, Петруха боится его и тетю? Если знает, кто тетя такая, значит, точно совесть не чиста. Если нет… Ну не пиво же пить они идут «на работу» и обязательно к лагерю?! Не пиво. Не пиво. Тонкий вспомнил порцию марихуаны в визитнице, окурки у ног бомжа, самого бомжа, слишком веселого для этой жизни. Неужели… Нет, ерунда. Если человек носит трусы, это еще не значит, что он работает на трусошвейной фабрике. Хотя, конечно, знает, где трусы купить, и, может быть, даже знаком с продавцом лично… Не с производителем, так с продавцом – точно знаком. В случае с наркотиками продавца вполне достаточно. И для того, чтобы людей сторониться, и вообще. Может, сейчас эти двое возьмут по коробку в секретном месте около лагеря и пойдут в деревню, где их ждут покупатели. А может, и в город… Нет, не получается. Тонкий с Ленкой и тетей живут на этом месте не первый день, и если саблезубый гоминид торгует наркотиками, то чего ему стоило просто изменить место «пряток», не связываясь с незнакомыми отдыхающими, не навлекая подозрений… Значит, либо Тонкий ошибся, либо место изменить невозможно. Вагоны они там, что ли, разгружают?! Чушь. Опять чушь. Толстого нет, дело саблезубого гоминида не продвинулось ни на шаг, Петруха идет к Тонкому в гости, боясь столкнуться с хозяевами…
А еще Сашка вспомнил разгромленную палатку и порезанные спальники. Вспомнил и в сотый раз задал себе тупейший вопрос: а не замешан ли в этом Петруха? В сотый раз ответил: скорее всего, нет. А если да? Кому-то племянники с тетей точно мешают, находясь на этом месте – факт. Кто-то попытался таким образом от них избавиться – факт. Петруха с этим кем-то связан. Вообще-то чушь, но учитывая то, что сейчас он направляется к лагерю «работать», и хозяева ему мешают (он сам сказал). Не так уж безобидны
Тонкий крался за Петрухой, чуть приотстав, когда пересекали дорогу, чтобы не светиться на открытом месте. За дорогой такой высокой травы не было. Тонкий нырнул за куст и стал смотреть – догнать он всегда успеет. Низкая трава ничего не скрывала. Тонкий видел макушку Петрухи и джинсы Семеныча, который шел впереди, видел лагерь, костровище, и ни тети, ни машины. Должно быть, так и тусуются на пляже втроем: и тетя, и Ленка, и машина.
Петруха и Семеныч спускались с горы. Они осмелели, увидев, что в лагере никого нет, хотя Тонкий видел: Петруха малость удивлен. Еще бы: только что обитатель лагеря Тонкий заходил в гости, а тут раз – нету никого. Хотя, может, он решил, что Сашка с Ленкой и тетей прониклись порванными спальниками и подыскали себе другое место. А на Петруху не подумали, вот как хорошо!
Они спустились, но не к самому лагерю. Свернули чуть выше по горе, сделали пару шагов и пропали.
Тонкий тормозил, наверное, полминуты. Потом вскочил и побежал за ними, и только на ходу вспомнил: пещера! Пещерные жители, которые заманили ночью Ленку под землю, Петруха, Федька, значит, и бомж – тоже! Значит, не просто пацаны его разыгрывали!
Они явно скрываются: ходят то ночью, то сейчас, когда в лагере никого нет… А если бы были? Петруха с Семенычем не иначе пробирались бы по кустам. Кстати, отличная мысль! Тонкий шмыгнул за куст, потому что услышал шелест травы сзади. Вовремя. По горе, в полуметре от Тонкого спустился Федька и еще два пацана и девчонка. Федьку Тонкий узнал, а остальные были незнакомые: не Федькины братья, и уж точно не сестра. Они все шмыгнули в пещеру. Та-ак!
Тонкий оглянулся: никого и побежал из кустов к пещере. У самого входа он для верности выждал минут пять, чтобы не уткнуться пещерным жителям в спины. Мало ли, что они там делают, если скрываются! Вряд ли они будут рады Тонкому. Кто-то обещал крыса поискать, а сам… Обидно стало, жуть. Не за себя, не за Толстого, а вообще. Поэтому Федька так настойчиво и выпроваживал Сашку из дома. Хотя нет, это глупости. Сказал бы «Ищи, а я пойду по делам», – ни у кого бы не возникло вопросов. Наверное, дом и правда был на ушах по случаю болезни Федькиного брата. Но разве Тонкий не помог бы? Странно все. Он оглянулся: никого, в первый раз пожалел, что не захватил фонарик, и нырнул в темноту.
«Ничего похожего на то, что в книжке про Тома Сойера. Ничего. Ни сырости, ни сталактитов, ничего вообще». – Тонкий нырнул в расщелину и шел по ровной сухой земле, и вокруг была такая же сухая земля: потолки, стены, все земляное. Шел на ощупь и не мог ошибиться. В некоторых местах рука натыкалась на что-то живое и склизкое: мокрицы или дождевые черви. Дождевой червь просто так не вылезет, его откопать нужно. Значит ли это, что пещеру вырыли специально? Вряд ли. Байкеры говорят, что легенде про саблезубого гоминида уже не один год. Дождевой червь, которого откопали и который за несколько лет не удосужился уйти под землю? Что-то не верится. Значит, мокрицы. Или, еще может быть, что пещеру время от времени кто-то реставрирует. Выкапывает новые ходы. Заравнивает потолок… Тонкий ударился лбом о выступ на потолке и решил однозначно: мокрицы.
Потолок, между тем, опускался. Тонкий шел уже согнувшись, как старик, но все равно царапал спиной проклятый потолок. И время остановилось. Спроси сейчас Тонкого, хоть под пыткой или так: сколько времени он здесь находится? Полминуты или полчаса? Один ответ: «Не знаю». Тонкий решил считать про себя, чтобы знать хоть примерно, сколько времени прошло. Он начал понимать Ленку, которая пела всякую ерунду, оказавшись здесь. Честно говоря, у него было такое же настроение. В смысле, тоже хотелось орать и громко петь в этом огромном земляном ящике. Голос, пусть и свой собственный, уже не так страшно. Глядишь, найдется еще какая-нибудь Ленка, потерявшаяся здесь год назад, и подпоет. Вдвоем веселее…Но Тонкий боялся себя выдать, поэтому не пел, а только считал про себя.