Толя-Трилли
Шрифт:
Миша не ответил.
В тот же день на сборе отряда мы обсуждали проступки Миши и Усачёва. За несколько минут до сбора Мише крепко не повезло. К Ирине пришла её знакомая с почты, та самая, которую когда-то Миша попросил соединить его с Курской областью. Она узнала Мишу, поздоровалась с ним и брякнула:
— Это твой мальчик, Ирина? Он у меня однажды был…
Так что получилось, что у Миши целых два проступка. Но всё-таки Усачёва ругали гораздо больше. Все чувствовали, что он сбежал только для того,
Мише попадало меньше. Все ведь знали, для чего он забрался на остров. Его не очень осуждали, а Саконтиков, который и сюда пришёл следом за Мишей, даже сказал:
— Миша Волошин совершил очень хороший проступок. Плохой человек никогда не совершил бы такого хорошего проступка! Он хотел подарить своей школе минералы и теперь подарит. Он молодец…
Суровее всех говорила Ирина. Она поставила Мишу и Усачёва на одну доску и назвала их «такими нарушителями, которых мы не можем терпеть».
После сбора все вожатые ушли в кабинет Георгия Борисовича. Говорили, что они там вместе с ним составляют приказ об исключении провинившихся. Все слонялись под окнами конторы, но оттуда голоса не доносились. Видно, никто ни о чём не спорил.
Миши возле конторы не было. Я начал его искать и нашёл в пустой палатке. Он укладывал в чемодан свои камни, каждый по отдельности завёртывая в бумагу. Один продолговатый лунный камень он оставил на одеяле.
— Володька, ты… твоя мать серьги носит? — спросил он.
Я изумился такому неожиданному вопросу, но всё же ответил:
— Носит… У неё с детства уши проколоты. А для чего…
Миша протянул мне камень.
— На, — сказал он. — Ей обточат… ну, мастер какой-нибудь… и будет хорошо. На серьги хватит…
Я обернул камень носовым платком и спрятал в карман. Мы помолчали.
— Знаешь что? Давай адресами меняться, — предложил Миша. — У тебя карандаш есть?
— Подожди, — ответил я, — может, мы ещё в один день уедем! — И побежал в контору.
Я собирался сейчас же, не откладывая ни на минуту, объяснить Георгию Борисовичу, что нельзя равнять Мишу и Усачёва. Миша ведь и после отбоя отлучился, потому что хотел спросить шефа, что сделать, чтоб всем в лагере не было скучно, и коллекцию не для себя собирал…
Но меня не пустили в кабинет. Там сидел с Георгием Борисовичем отец Усачёва, который только что приехал на «Победе». Ребята видели, как он вошёл к Георгию Борисовичу, а вожатые из кабинета вышли.
Потом Ирину позвали обратно. Через несколько минут она сбежала со ступенек
Ирина не ответила и только бросила подошедшему Усачёву:
— Никуда отсюда не уходи, жди здесь.
— А Волошин как же? А с Волошиным что? — раздались ей вдогонку вопросы.
— Не знаю, на линейке услышите, — ответила Ирина, но все разом по голосу поняли, что Мишу исключают.
— Значит, Волошин хуже Усачёва? — набросились мы на Ирину.
— Тольку из-за отца оставляют! — крикнул Жора Фёдоров.
Ирина обернулась и строго спросила:
— У тебя откуда такие сведения?
— Видите, спрашивает, откуда! — обратился к нам Жорка. — Значит, так и есть… Наверняка Усач останется, а Мишка… Эх!
Жорка сказал это так убеждённо, что ему поверили. И теперь мне припомнились слова: «Усачёв, сын Усачёва». Мы над ними посмеялись тогда, а вот что они, оказывается, значили!.. Нет, такого мы не допустим!
— Айда сейчас всем отрядом к Георгию Борисовичу Волошина защищать! — выкрикнул Жорка.
— Нет, всем не надо, — возразил рассудительно Гера, — лучше трём или четырём человекам пойти.
— Я пойду, — сказал я.
— Правильно! — поддакнул Жорка. — А с ним пусть Усачёв идёт!
— Я обязательно! — подхватил Усачёв.
— И говори знаешь что? — велел Жорка. — «Я хуже Волошина! Я хуже, а вы меня не исключаете…»
— Ладно, — сказал Толя, — так и скажу.
В это время на крыльце появился Усачёв-старший, а шофёр в «Победе» сразу включил мотор. Толя бросился к отцу. Отец был одного с ним роста, но намного шире, толще и с лысиной.
Усачёв-старший не поцеловал Толю, а громко сказал ему:
— Я надеюсь, недоразумений больше не будет. Мама шлёт тебе привет и тоже надеется, что недоразумения, Анатолий, не повторятся.
Шофёр распахнул дверцу «Победы», Усачёв-старший сел в машину и уехал.
Толя глядел машине вслед. Я взял его за локоть, и мы направились к Георгию Борисовичу. Перед дверью нас остановила Ирина.
— Георгий Борисович очень устал, — вполголоса сказала она мне, — он иногда бывает вспыльчивый… сейчас сильно сердится на ваш отряд, так что…
Я постучал в дверь, услышал: «Войдите!» — и мы вошли. Я подошёл к столу, а Усачёв остался у двери.
— В чём дело? — спросил меня Георгий Борисович.
— Насчёт Волошина… по поручению отряда… — начал я и рассказал о том, зачем Миша отлучался после отбоя и ездил на остров с лётчиками. Под конец я сказал: — Исключать Волошина — это несправедливость! — Из всей речи, которую я в мыслях приготовил, только эти последние слова я в точности сохранил.
— Несправедливость? — переспросил Георгий Борисович. — Так ты сказал?