Толя-Трилли
Шрифт:
— Но я не взял, — продолжал Усачёв, не обращая внимания на шум. — Разве я говорю, что взял? А получилось так. Я вдруг замечаю: фотограф нацелился и сейчас меня заснимет. Тут я решил секундочку одну постоять неподвижно, чтоб не испортить снимок.
— Он, значит, о снимке думку имел, — зловеще пояснил Жорка.
— А фотограф, — Усачёв развёл руками, — сделал, понимаете, выдержку секунды на три, и…
— Фотограф виноват, чего там, — сказал Гера.
—
— Ты кто, знатный человек, что твою фотографию в газете надо печатать? — негромко спросил Миша.
— Не знатный, а только, если он меня захотел снять, зачем я буду снимок портить?
— Не понимает!.. — загудели вокруг Усачёва.
А Гера Ивашов сквозь зубы ему сказал:
— Ну, теперь знай: ни в одну игру тебя не примем, ни в одно дело. Сам по себе будешь теперь.
— А сейчас, чтоб духу твоего здесь не было! — добавил Жорка. — Не мозоль глаза!
Усачёв пошёл к двери вразвалочку, но с очень несчастным лицом. Только что я собирался припомнить Усачёву его слова «применим новый способ блокировки», но неожиданно ехидничать расхотелось.
Когда Усачёв вышел, Жорка, понизив голос, начал:
— Ребята, по-моему, надо ему такую штуку подстроить. Как он после отбоя явится, вы все притворитесь, что спите, а я будто спросонья закричу: «Мяч на игру!» Тогда вы мигом вскакиваете — и к нему…
— Правильно, накостылять, чтоб знал! — сказал Миша.
— Все на одного, да? — спросил я.
— А ты, может, заступиться хочешь? — процедил Жорка.
— Может, и хочу.
— А то к Ирине сходи, к Леониду Фёдоровичу… — прищурился Жорка.
— Может, и схожу!
— Ну, иди! Брысь отсюда! — раздались голоса.
— Скатертью дорожка! — Жорка указал мне на дорожку, лежавшую в проходе между кроватями, по которой минуту назад ушёл выгнанный Усачёв.
Я огляделся: все были против меня. Тогда, не оборачиваясь, я двинулся к двери, а кто-то, не отставая, — за мною следом. Выйдя из палатки, я обернулся: это был Миша.
— Пожалел его, что ли? — спросил он меня.
— Ну, пожалел.
— Нашёл кого жалеть! Девчоночье сердце у тебя!
— Ладно, — сказал я, — у тебя зато львиное!
— Не львиное, — сказал он, — а таких типов жалеть не буду!
— Пожалуйста… ты бы там оставался! — Я кивнул на палатку.
— Я ушёл не потому, что я за тебя, а потому, что я твой друг, понял? — крикнул Миша.
— А чего ты так
— Я предложил, потому что не знал, что он такой… Знаешь, кто из него вырасти может?
— Ну, кто? — спросил я.
— Кустарь-одиночка, вот кто! Что мы сегодня опозорились, ему всё равно. А мне завтра к лётчикам идти, на костёр их к нам приглашать…
— Ничего, — сказал я, — как-нибудь сходишь. И нечего тебе так на Усачёва злиться. Ты ведь сам говорил, что раз уже вёл с дураком воспитательную работу.
— Тот не такой вредный был, — ответил Миша, немного успокаиваясь.
— Усачёв сейчас переживает. — Я почему-то уверен был, что так и есть. — По-моему, хоть и трудно, а мы его трогать не дадим. Я звеньевой и…
— Ладно, — сказал Миша равнодушно, — не нужен он никому. — Потом его, наверно, досада взяла, что я его переубедил, и он добавил: — Тебе бы у девчонок звеньевым быть…
Но на это я не стал обращать внимания.
Вечером, перед сном, когда все собрались в палатке, Жорка окликнул Усачёва:
— Хочешь, приёмчик тебе покажу?
Жорка знал несколько приёмов классической борьбы и японского бокса и часто предлагал их показать, но соглашался кто-нибудь редко. Сейчас Жоркины слова были, по-моему, началом какого-то заговора против Усачёва, потому что все, как по команде, притихли.
— Показать приёмчик? — повторил Жорка, приближаясь к Усачёву.
— Мне покажи! — вдруг сказал Миша.
— Тебе?.. — Жорка, видно, никак не ожидал такого оборота. — Что ж, идёт. Отойдём-ка от стены, — сказал он торжественно. — Так. Стань здесь, около кровати. Герка, отодвинь тумбочку. Теперь поздороваемся, Волошин. Давай руку!
— Держи!
— Раз, два, три! — Жорка сделал резкое молниеносное движение всем телом и покривился от боли.
— Ну, показывай. — Миша стоял неподвижно, слегка расставив ноги, и по-прежнему держал Жорку за руку.
— Понимаешь, ты сейчас должен был упасть, — объяснил Жорка, чуточку обескураженный.
— Так ты бы его раньше предупредил! — посоветовал Гера Ивашов.
Все рассмеялись.
— На ногах, Миша, стоишь крепко, — сказал Жорка Фёдоров покровительственным тоном. — Отпусти руку. — Он помахал в воздухе онемевшими пальцами. — Хочешь, другой приём покажу?
— Ну, давай.
— Обхвати меня покрепче. Вот. А сейчас отпустишь! — И Жорка пальцами обеих рук неожиданно сдавил Мише рёбра.